— Я умер.
— Как? А как же путь? Ваш путь, о котором вы говорили?
— Нет-нет, я умер для всех, но не для себя — это был хорошо спланированный спектакль. Я вышел из своих апартаментов, не хлопнув дверью, а очень тихо и незаметно, в другую свою жизнь, с другим именем, со своей целью. Так я стал Федором Кузьмичом… я даже могу поделиться своими воспоминаниями, если вы захотите это увидеть. Пожалуйста, мне не жалко…
Алекс очень робко и неуверенно проник в память старца. Хотя она и была открыта для него, по всей видимости, не хватало умения и опыта правильно сделать это. Поэтому картина увиденного была размыта и отрывочна. Алекс увидел солнце, светло-голубое небо, золотую листву деревьев как будто из-за шторы окна в большой, в дорогом убранстве спальне, абсолютно пустой. Но в кровати угадывалось тело, покрытое с головой легкой и дорогой белой тканью. Во дворе слышался шорох, приглушенные голоса — все размыто и неясно… Затем приносится гроб. Пустой гроб забивают и заливают свинцом. Картина перед взором Алекса быстро меняется, меняется местность — разбитые дороги, в осенних красках природа, селения бедные и богатые. По этим дорогам, через эти селения везут гроб. Подданные знают — правитель почил. Повсюду скорбь. Затем узкая тропинка, по ней идет высокий пожилой путник в одежде простолюдина, идет энергично и уверенно, в его тонкой руке аристократа — палка. А голубые глаза путника так ярки, будто ему не семьдесят, а семнадцать лет.
— Вот так, Алекс, я ушел от великодержавия… именно так, а мог бы быть сейчас с ними, — Федор Кузьмич бросил взгляд в сторону титанов.
Алекс с опаской посмотрел туда же — страшные исполинские человеческие существа принимали пищу.
— Сейчас они насытятся, и мы будем поить их водой, это мероприятие потребует от нас немало отваги.
— Не сомневаюсь, — откликнулся Алекс. — Да, вода утолит их жажду.
— Вода утолит не только их жажду, а и загасит их внутренний адский огонь. Только таким способом мы сможем освободить их. Заметьте Алекс, все титаны разного роста. Одни имеют просто исполинские размеры, их отличает дикарская суровость, они продолжают чтить себя и только себя, их оковы им впору. Другие, которые значительно меньше, имеют более человеческий облик, они чувствуют угрызения совести и даже сострадание к находящимся рядом. Так вот, они близки к освобождению, их оковы становятся им велики, и их ноги вот-вот высвободятся из оков. По мере угасания дьявольского огня возрастает самосознание и духовная жажда. Они освободятся и продолжат свой подъем к полному освобождению.
