— И что? Дальше-то что? — спросил Аслан после молчания.
— Э, да вы мозгами не дальше моего муженька ушли. Саркофаг — умный. Он не откроется, если, — старуха начала загибать пальцы, — будет сильно жарко, или там огонь, или сильно холодно, мороз зимой. Или если воздух будет ядовитый, как на болоте каком, он тоже не откроется.
— А! — сказал Питер.
— Что, сообразил, умник? — насмешливо спросила мадемуазель Легри.
— …и если рядом будет враг, — произнёс Питер, — он тоже не откроется.
— Вот, — произнесла старуха. — Хоть кто-то догадался. И особенно он не откроется, если рядом будет околачиваться полный дурачок вроде моего муженька, гори он в аду.
— Давайте, — сказал Питер и закатал правый рукав, хотя это было лишним. — Я, Аслан и вы. Верно?
Старуха огляделась.
— Только вот этого, — указала на Клода мстительно, — надо убрать подальше.
Клод взвыл от обиды и разочарования.
— Ах ты мерзкая старуха!
— Катись, трепло, катись, — хихикала вдова Легри, наблюдая, как селяне со смехом выпроваживают своего нового старосту.
— Так. Ты, чернявый, клади руку сюда.
Аслан положил руку в углубление слева.
— Ты, умник, сюда.
Питер встал напротив Аслана, саркофаг оказался между ними, и положил ладонь в другой углубленный знак, напротив.
— Ну а я вот сюда, — старуха прошла в голову саркофага и, привстав на цыпочки, положила ладонь в знак на торце.
— А теперь представляй, что он прозрачный.
— Что? — растерялся Питер.
— Представляй, что не камень это, а стекло, или хрусталь какой, не знаю, — объяснила старуха. — Шибче представляй, и ты, чернявый, тоже.
Аслан хотел что-то сказать, но закашлялся.
И тут Питер едва не закричал.
Гроб, саркофаг, монолит становился прозрачным! Он будто таял, одновременно сохраняя твёрдость и форму. Стало слышно, как чирикают птицы, жужжат насекомые, как ветер гладит траву — и как тихо, едва-едва, дышат люди на площади, глядя во все глаза, стараясь запомнить, запечатлеть.
Женщина, нет, девушка, — и девушка красоты удивительной. Правильные черты, длинные черные ресницы, светлые короткие волосы (в толпе слегка зашушукались), одежда из мягкой бежевой ткани. Она даже не лежала, а словно парила — саркофаг стал прозрачным весь.
Никто не помнил, сколько это длилось. Лишь когда монолит снова стал возвращать себе обычный вид, людей словно отпустило, они зашумели, заговорили. Старуха же долго-долго смотрела на лицо девушки, пока оно не скрылось за чёрным камнем.
— Красивая, зараза, — тихо произнесла она наконец.
