Миновав кратерные озера Вико и Браччано, похожие на два огромных глаза, которыми земля смотрит в поднебесье, и заночевав в крохотной гостинице, где моими соседями по комнате были двое мертвецки пьяных, а по коридору — один душевнобольной, дней через пять к вечеру узрел я блистающие вдали во славу господню, то есть в солнечном свете, купола и башни Вечного города. Я не смог взять себя в руки — в отличие от того человека из притчи, который всю жизнь мечтал увидеть Рим, но, когда наконец очутился перед его воротами, повернул обратно, а удивленным друзьям ответил так: «Нужно уметь взять себя в руки».
Нет, я, напротив, ускорил шаги, пока не вступил через Porta del Popolo — Врата народа — в Вечный город, подобно всем путешественникам с Севера, совершавшим сюда паломничество в минувшие столетия, когда еще не было железных дорог.
Если Флоренция — цветущая невеста, то Рим — старый, изрытый морщинами чародей в широком плаще, складки которого таят драгоценные сокровища, сокровища императоров и самих пап. В их руках были не только сокровища, но и творцы этих сокровищ, которых достаточно было призвать себе на службу, а это даже при одинаковом богатстве большая разница. Во Флоренцию все шло изнутри, в Рим — извне, Флоренция отдавала, Рим забирал, Флоренция — художественная мастерская, Рим же — музей, мировой музей, посетитель которого не осмотрит всего и за годы.
Культуры Египта и Древней Греции, псевдокультура Римской империи, раннее христианство, Возрождение, а за ним декаданс Бернини[35] и Борромини,[36] когда простота подвергалась остракизму, а художники ударились в такую блажь, что и сами уже не знали, как повитиеватее закрутить свои орнаменты, — все это здесь есть. А теперь еще колоссальные фашистские сооружения, воздвигнутые как будто в доказательство того, что даже безвкусицу можно поднять до уровня стиля и что искусство может сверх всякой меры служить политике правительства.
Первые полдня в Риме ушли на предварительное обозрение всего подряд, а вечером я завернул в дом с вывеской «Katholischer Gesellenverein»,[37] где во время кормежки всегда собирается большая толпа разного хожалого люда; когда я стоял в очереди у кухонного окна, чтобы получить на ужин пару круглых рубленых котлет, которые заметил на столах, меня вдруг кто-то хлопнул по плечу. Это был мадьяр из Флоренции, он нанял в частном доме прекрасную комнату на двоих за шесть лир в сутки и как раз искал себе компаньона. Поев, мы отправились прямо туда. В доме жила небольшая семья: бывший унтер-офицер авиации, навсегда испуганный катастрофой, в которой он побывал, его молодая жена, ребенок трех лет и бабушка. Ребенок ежедневно получал от обеих женщин свою порцию рукоприкладного воспитания, пока не начинал верещать. Этого результата по крайней мере добивались неизменно. Однажды я слышал, как бабушка в сердцах кричала: «Piantala о ti do uno schiaffone che t'imbriaca!» — «Замолчи, а то так отшлепаю, что сидеть не сможешь!» В другой раз молодая мама от нежных поцелуев неожиданно перешла к укусам, отчего дитя начало истошно вопить, а обеим женщинам все это казалось очаровательной шуткой. И мамы и бабушки сами здесь чисто дети.
