Через полчаса он снова попытал счастья, но и на этот раз безуспешно. Дабы отбрить сиволапых, желавших получить назад свои денежки, он просто сунул их в карман и сказал: «За это я вам покажу разные штуки». Пожираемый сотнями глаз, он начал ловко выстригать из газет волшебные розетки, смастерил бумажную шляпу, которую ветер с головы не сдует, показывал разные фокусы с ножницами и бечевкой, со спичками, с обрезками бумаги; похоже было, что в этой деревне не ужинают: никто не хотел уходить домой, но, когда артист закончил, публика стала требовать деньги назад, так как подкова осталась целой и невредимой. Поднялась суматоха, несколько человек, указывая на меня, кричали: «А он, он дал целых пол-лиры!» Тогда я встал и произнес: «Я давал деньги не только за подкову, но и за то, что этот синьор целый вечер нас приятно развлекал».
Это, по-видимому, помогло; недовольно ворча, зрители разбрелись по домам, артисту же моя поддержка так пришлась по нутру, что на весь его гонорар мы целый вечер потягивали сладкое темное вино.
РИМ
В новогодний вечер я был в Орвието, куда раньше всегда укрывались папы, когда им приходилось туго, потому что это был самый сильный город во всей Италии.
Он лежит на высокой столовой горе с обрывистыми краями и кажется издалека театральной декорацией, слишком романтической, чтобы быть настоящей. И все-таки это настоящий город; во всяком случае, можно до него дойти и попасть внутрь.
По случаю благополучного скончания года я выпил литр вина и, обретя таким путем Dutch courage,[31] завернул в большой, полный народу ресторан, где как проклятый работал до самой полуночи. В ресторане царило возбужденное настроение, несколько молодых парней без конца меня пришпоривали, во все горло оглашая ставки. «Una lira! Una lira cinquanta! Una lira settanta cinque!»[32] Интервалы между ставками делались все меньше, с последним выкриком сравнялись полные три лиры, и они в один голос торжествующе возвестили: «Pronto!»[33] Так пролетело на одном дыхании несколько часов, темп работы взвинтился до сверхчеловеческого, я чувствовал себя почти Пейненбюрхом,[34] утопавшим в лирах, мои карманы прямо лопались от денег. В полночь лавочку пришлось закрыть, да и бумага кончилась. Мы все выскочили на улицу и подняли страшный шум, у некоторых были револьверы, и они стали палить в луну. Я чувствовал себя как выжатый лимон и не чаял добраться до постели, а когда добрался, еще раз жадно пересчитал все заработанные монеты, мысленно пожелал своим друзьям счастливого, а недругам злосчастного Нового года и сладко проспал всю ночь на ложе из роз и как одна из этих роз.
