Гостей в палаццо больше не видали. Однажды побывал тут мессер Якопо. Так и не сумев завязать с графом беседу, он вышел в одичавший парк и долго бродил по нему, захваченный картиной неистового бунта природы в этом некогда столь прилежно взращенном растительном царстве. Теперь же все росло, цвело и увядало в немыслимом хаосе, парк словно пришел в буйное помешательство. Редкие экзотические растения, удушаемые сорняками, в предсмертных корчах обретали самые причудливые формы; те растения, которым привольно жилось в этом хаосе, расцветали вдвойне пышным цветом.
Мессер Якопо был весь поглощен этим буйством форм и красок, и когда наконец, глубоко задетый за живое дерзостью природы, восставшей на человеческий порядок, он оставил имение, то вряд ли еще думал о графе.
Года два-три спустя мессер Якопо нежданно появился снова и, видя графа точно в том же состоянии, что и ранее, принялся мерить шагами зал, где некогда устраивались приемы, и говорить так, как будто обращался к потолку:
«Достойно ли зрелого мужа прозябать всю жизнь в праздности? Достойно ли зрелого мужа быть подобием придорожного камня, мертвой птахи, перышка этой птахи? Достойно ли человека довольствоваться лишь видимостью человека, внешней оболочкой человека, но с Душою камня, даже хуже камня?
Что надлежит делать зрелому мужу? Необременительные дела на земле пусть остаются женщинам, детям и старикам, но самое трудное выпадает на долю зрелых мужей. Самое трудное из дел есть сотворение прекрасных вещей из ничего, достойнейшее дело — улавливать красоту, и, родись я заново хоть тысячу раз, я стал бы всякий раз пытаться делать то же самое. Ничто на свете не отвратило бы меня от этого занятия».
У него были белокурые локоны, крепкий шаг немецкого ландскнехта и такая же решимость во взгляде. И шагал, и глядел он без промаха. Попали в цель и его слова. Граф поднял глаза, впервые после долгого времени, давая тем самым понять, что сказанное возымело свое действие. Тут мессер Якопо приблизился к нему вплотную.
«Ты, — и в этом „ты“ слышалось насильственное вовлечение графа в сообщество живых, — ты талантлив, и у тебя есть вкус, я говорил это всегда, и ныне, как раз теперь, когда тебе не о чем более ни думать, ни заботиться, когда жизнь твоя внезапно опустела, как раз теперь мог бы ты свои силы положить ради одной лишь цели. Ты ничего более не ждешь от жизни, и тебе все равно, что в этой жизни еще делать, но, если тебе все равно, трудиться или не трудиться, тогда трудись. Тому два года, как ты лелеешь свою великую боль в совершенном бессилии и праздности. Поверь, были мгновения, когда я завидовал твоей боли, ибо знаю наверняка, что если бы я так же страдал, то сумел бы создать шедевр, коему равных еще нет на свете. Ты же впустую губишь свое время, боль в тебе угасает вотще, ты ее не достоин. Подумай, как бы ее выразить, вместо того чтобы впадать в оцепенение, боль могла бы окрылить тебя. Я знаю.
