Горы здесь уютные и почти домашние; но деревушки по дороге попадались такие нищие, что я даже не делал попыток заработать. На перевале я присел подкрепиться.
С перевала я спустился вниз, в долину Лаваньи, где пролегала шоссейная дорога, а дома выглядели получше. Я снова принялся торговать собой вразнос и примерно через полчаса уже нахваливал свое искусство старушонке, выглядывающей из окошка, точно ведьма, съевшая Ханса и Гритье.[15] После попытки увильнуть она сдалась, но попросила меня еще минут пятнадцать погулять, чтобы она могла привести себя в порядок. Когда я вернулся, она уже была готова, и мы начали. Она рассказала мне, что в молодости частенько позировала в гамбургской Академии искусств и знает, что это такое; когда портрет был окончен, она критически рассмотрела его и сказала: «Ничего». — «Так вы, наверное, раньше были просто красавицей», — сказал я; в ответ она достала из сундука несколько старых портретов. Она красовалась там в национальном костюме, который теперь можно увидеть разве только на политических карикатурах; она и впрямь была красавицей, и останки того, что когда-то было, с нежной печалью вспоминали теперь о днях, когда все были от нее без ума. С такой-то красотой и жизнелюбием, присущим всей итальянской нации, да еще с ярким итальянским темпераментом она не могла не нравиться, наверное, все носили ее на руках. И когда видишь, что от былого не осталось и тени, то на душе делается так грустно, что часами идешь потом, не замечая ничего вокруг.
У Гатторны я оставил позади долину Лаваньи, выйдя на дорогу, состоящую из сплошных извилин; множество извилин складывалось в большие изгибы, а большие изгибы — в повороты; это была дорога, закрученная в третьей степени. Но теперь я доволен, что тогда мне хватило терпения на эту длинную дорогу, иначе бы я не попал с наступлением темноты в ту маленькую таверну, с которой меня связывает одно из самых прекрасных воспоминаний. Она сиротливо стояла обок дороги, задами к долине. Я вошел и сел за стол.
Комнату скудно освещала керосиновая лампа. Старуха подала мне вина; в темном углу сидели две женщины, я едва различал их силуэты, отдельные жесты, но этого было достаточно, чтобы разбудить воображение.
Порою кажется, что мы, люди, обнаруживаем друг друга бессознательно, по запаху; это мог бы подтвердить опыт слепоглухонемых.
Как бы там ни было, я сидел в каком-то странном напряжении. Возможно, это было предчувствие ближайшего будущего. Часто говорят о людях, которые могут предвидеть будущее, но ни разу не приходилось мне слышать о людях, способных, например, заглянуть в будущее на следующие двадцать минут, на полгода вперед, хотя такое по крайней мере столь же вероятно. Ведь если прошлое влияет на нас тем сильнее, чем оно меньше от нас удалено, то и будущее должно влиять тем сильнее, чем оно к нам ближе подступило. Люди не особенно склонны думать о том, что выходит за границы их возможностей. Существо, сотворившее небо и землю, само по себе всемогуще, хотя можно было бы придумать дело и во сто крат сложнее.
