Для командиров орудий, приборов, расчетов замена позиции, особенно в зимнее время, в полярный мороз, была страшнее атаки пикировщиков на батарею. Попробуй выдолбить котлованы в скале и для пушек, и для землянок, а тем более построить эти землянки; часто просто было не из чего. На новых позициях первые дни спали на скале, на морозе. Стоило бы гимном восславить не только отвагу и выносливость солдатскую, но в еще большей степени — изобретательность, смекалку! Хочешь жить, иметь нору, где можно отогреть душу, — чего не выдумаешь!
Позже, когда приобрели опыт, высокое начальство поняло бессмысленность замены позиций, перемещения скорее ослабляли боевую готовность. В Кандалакше за год не заменили позицию ни одной батарее.
Не всегда я и в Мурманске понимал логику замены, но начальству виднее — у него высшие тактические соображения. Обрывал бойцов, высказывавших недовольство, а то и «крестивших» тех, кому пришла сумасшедшая мысль в пургу, в полярную ночь перемещать батарею с северной стороны порта на северо-восточную, на какой-то один километр; дальность же огня наших орудий восемь километров. Парни, особенно довоенного призыва, любили «крестить» начальство. Тяжелее было с девушками: те не ругались — плакали от утомления, от неумения, от бессилия и… обмораживались. Вот беда была! Говорят, женщины более выносливы. Верно. Но только не на холоде. Не выносят их пальцы, щеки полярных морозов.
Я переживал за батарейцев. Да и не один я. Муравьев просто болел за людей. Даже Анечка его. Не жили бы мы сами с таким «финским комфортом», как выразился Тужников! Между прочим, один он чуть ли не радовался почти военным условиям хотя бы для части дивизиона: «Пусть сало сгонят». И Данилов удивил: принял приказ о передислокации необычайно спокойно. Цыганская натура. Не нужен ему лагерный комфорт! Еще летом, в жару, он сказал мне, что барачные стены его угнетают; в комнате, где разместился комбат, явно жили офицеры охраны, но и там могли пытать — вот что мучило советского офицера.
Кстати, о пленных. Необычной была моя третья встреча с женщиной, рассказавшей в первое утро нам с Колбенко о финнах, не расстреливающих после Сталинграда пленных, — с той Параской, которая вызвала у меня подозрение и там, во дворе, у своего белья, и на станции, после налета на первый поезд.
Центральный комитет комсомола республики организовал встречу молодежи, военной и гражданской, с партизанами и подпольщиками. И увидел я в президиуме эту самую Параску. А потом Юрий Андропов, первый секретарь ЦК, который вел встречу, объявил:
