Тито сказал:
— Говорят, что святой Антоний — покровитель несбыточных желаний.
Хорватка ничего на это не ответила.
Тито схватил зажигалку.
— Теперь мы должны встать на колени, — сказал он.
Мы встали на колени. Она опустилась последней и задумчиво посмотрела на пол. Тито сказал:
— Тараканы боятся нас даже больше, чем мы их.
Тито прочитал молитву святому Антонию, ей обучили нас монахини еще в школе, поэтому мы знали ее наизусть. Хорватка смотрела на нас молча.
Дочитав до конца молитву, Тито спросил:
— Ты не хочешь прочесть ее теперь на своем языке?
Она помотала головой:
— Нет, вы уже ее за меня прочли.
Тито поднес к бумаге зажигалку. Наши желания загорелись, а мы стояли на коленях перед кожаным креслом и смотрели, как они горят. Они догорели меньше, чем за тридцать секунд.
Тито первым встал с колен.
— Теперь мы должны обняться, — сказал он, — и поцеловаться.
В дверь снова постучали.
Тито обнял вначале хорватку, затем меня. Мы поцеловали ее, а она нас. Наконец все мы обнялись.
— Ну, вот и все, — сказал Тито.
— Да, — сказала она, — вот и все.
Она открыла дверь. На площадке стоял мужчина в тренировочном костюме с невероятно большим и круглым животом. Он что-то сказал ей на непонятном языке. Хорватка прошла мимо. Он посмотрел на нас, но мы тоже прошли, минуя его, в подъезд. Он выругался и плюнул на пол.
Дверь в квартиру она не заперла, и, спускаясь по лестнице, мы слышали, что музыка продолжает играть. Когда мы были уже внизу, она захихикала, но смеялась она так не больше пары секунд.
— Раньше я носила парик, — сказала она, — чтобы казаться старше, вы можете себе это представить?
И она опять негромко хихикнула.
Она предложила отвезти нас на Манхэттен. По дороге она сказала, что можно еще где-нибудь выпить. Она знала один неплохой бар, куда мы могли бы зайти.
Она мало говорила.
Солнце садилось. Она опустила все стекла в машине. Ее волосы развевались по ветру во все стороны.
* * *
Мы вспомнили, как однажды садились в грузовик, уезжая из нашей деревни. У Рафаэллы был на голове платок. Но ничего не помогало. Дорожная пыль забивалась нам в уши и рот, в нос и волосы. Мы выехали ночью, но, когда рассвело, мы еще ехали. И когда снова стемнело, мы всё ехали и ехали. Когда становилось темно, было холодно, как в морозилке, а на солнце жарко, как в печке. Грузовик вез арбузы, большие, зеленые арбузы, и еще старика. Все считали, что старик не доедет. Ему все твердили: «Не надо тебе ехать». Но он непременно хотел уехать вместе со своей родней.
