Мы положили на стол черную и зеленую резинки. Остальные она спрятала.
— Знаете, — сказала она, — я предпочитаю работать с разноцветными. Они похожи на радугу. А когда я представляю себе радугу, я думаю о своей будущей жизни. На самом деле я артистка. Я рисую, не имея кисти, я пишу стихи, не прикасаясь к ручке, я пою, не имея голоса.
Она глубоко вздохнула и прошла туда, где стоял в углу старый маленький кассетный магнитофон. Поставила музыку и снова надела туфли, только лишь туфли. После этого она начала танцевать. Мы не знали, для нас она танцует или для себя самой. Мы до сих пор этого не поняли, но нам кажется, что все же для себя. Потому что на нас она не смотрела. Она смотрела только на себя в зеркало. В удлиненное зеркало, прислоненное к стене, словно кто-то забыл его при переезде. Танцуя, она бормотала себе под нос: «Глядите, мое тело — оно как драгоценность. Сотни глаз жадно смотрели на него и видели в нем драгоценность. Сотни глаз пожирали его, как пожирают глазами драгоценность. Оно дороже, чем самый большой в мире рубин. Оно — мое главное достояние, подарок небес».
Мы сидели не двигаясь на диване, понимая, что больше уже такого никогда не увидим.
Неожиданно она замерла на месте. И посмотрела на нас, упершись в бока руками.
— Раздевайтесь! — приказала она.
Мы послушались. Мы поняли, что сейчас она будет делать с нами все. Мы сняли кроссовки и носки. А также все остальное. Хотели натянуть резинки, но она сказала: «Нет, это сделаю я сама».
Она натянула на Тито черный презерватив, а на меня зеленый.
— Вот, — сказала она.
Тито сказал:
— Бог слепил нас на славу.
Она засмеялась и, проронив на ходу слова «Бог слепил на славу миллионы людей, миллионы», подошла к креслу. Оперлась руками о спинку и осталась в такой позе. Это было кожаное кресло, но кожа была на нем до того старая, что вся потрескалась.
— Ну, идите же, — сказала она.
Мы стали подходить медленно, шаг за шагом. Ноги прилипали к полу. Теперь она будет делать с нами все то, что она делала с другими мужчинами. Мы вступим в тот мир, о котором слышали, как говорят поздним вечером в метро, о котором люди шепчутся после конца уроков у мистера Бермана. После этого все разом переменится.
— Кто будет первым? — спросила она.
Я сказал: «Тито», а Тито сказал: «Поль».
— Я не могу ждать вас вечность, — сказала она. — Идите же!
И тут мы заметили еще одно существо в квартире, и очень большое! По ковру носился таракан, словно он сбился с пути.
