– Отвечаю на первую половину вопроса: возможно, знал о казне заговорщиков и прибрал ее к рукам.
– А может, выдал? – спросил Марьян.
– Такое о людях брякать бездоказательно нельзя, если даже они и гниют уже в земле триста лет. На то мы и историки.
– Угм. «История, та самая, которая ни столько, ни полстолько не соврет». Сгнил он, только не в земле, а в саркофаге Ольшанского костела. Там на саркофагах статуи каменные лежат. Такая, брат, лежит протобестия, с такой святой да божьей улыбочкой. Сам увидишь.
– Почему это я вдруг «увижу»?
– Если захочешь – увидишь. Ну вот, а что касается исчезновения – вспомни балладу этого… менестреля застенкового[18].
– Выдумка.
– У многих выдумок есть запах правды. Я искал. Искал по хроникам, воспоминаниям, документам. Сейчас не стоит их называть – вот список.
– И докопался?
– Докопался. Тебе говорит что-нибудь такая фамилия – Валюжинич?
– Валюж… Ва… Ну, если это те, то Валюжиничи – древний род, еще от «своих» князей, тех, что «до Гедимина». Имели владения на Полоцкой земле, возле Минска и на северо-запад от него. Но к тому времени все реже вспоминаются в универсалах и хрониках, видимо, оскудели, потеряли вес. В общем-то, обычная судьба. В семнадцатом столетии исчезают.
– Молоток, – с блатным акцентом сказал Марьян. – Кувалдой станешь. Ну, а последний всплеск рода?
– Погоди, – сказал я. – Гомшанское восстание, что ли?
– Ну-ну, – подначивал он.
– Гремислав Андреевич, кажется, Валюжинич. 1611 год. Знаменитый «удар в спину»? Черт, никак я этих явлений не связывал.
– А между тем, Гомшаны от Ольшан – не расстояние. Да, Валюжинич. Да, две недели беспрерывных боев и потом еще с год лесной войны. И на крюк подвешенные, и на кол посаженные. Да, знаменитый «удар в спину», о котором мы так мало знаем.
– Невыгодно было писать. «Предатели». И в такой момент! Интервенция, война. Последующие события, наверное, и заслонили все… Сюжет, Марьяне!
– Невыносимый ты, – возмутился он.
– Сгораю от любопытства. Не тяни.
– Ну так вот. И подсчитал я, мой дорогой, по писцовым книгам и актам, что за эти годы, учитывая и доходы с поместий, потомки, несмотря на все «сумасбродства», не могли истратить более трети приобретенных сокровищ. Это при самом что ни на есть страшном, «радзивилловском» мотовстве. И вот в год бунта Валюжинича в Ольшанах княжит Витовт Федорович, пятидесяти семи лет, а жена у него – Ганна-Гордислава Ольшанская, двадцати пяти лет, а в девичестве княжна Мезецкая. И княгиню эту нещадно упрекает в своем послании бискуп
