И все это чудо как хорошо! И среди всего этого, созданного сотнями людей, две собаки и человек. Лучший мой друг.
– Имеется что-нибудь пришедшим с мороза, иконник?
– Сегодня оттепель, золотарь, – ответил он.
– А по причине оттепели есть? – спросил я.
– По причине оттепели есть сухие теплые батареи… Вот.
– Законы предков забываешь? – спросил я с угрозой.
– При Жигимонте лучше было, – сказал он, ставя на низенький стол начатую бутылку виньяка, лимон, «николашку», тарелку с бутербродами, сыр и почему-то моченые яблоки, – однако и король Марьян немцев не любил, и ляхов, и всех иных, а нас, белорусцев, жалел и любительно миловал.
– Начатая, – разочарованно протянул я.
– Будет и полная.
– Так и ставил бы сразу.
– Знаешь, что считалось у наших предков дурным тоном?
– Что?
– Блевать на середину стола. Вот что считалось у наших предков дурным тоном. Древний кодекс пристойности. «А нудить на середину стола – кепско и погано и негоже».
– На край, значит, можно? – спросил я.
– Об этом ничего не сказано. Наверное, можно. Разрешается. Что же тут страшного?
– Неуч ты. На свой край разрешается. На чужой, vis-a-vis – ни-ни!
– Приятного вам аппетита, – сказал он.
– Сам начал.
Себе он плеснул на донышко.
– Ты не сердись, – словно оправдываясь, сказал он, и только теперь я заметил на ногтях у него голубой оттенок. – Немножко – не вредит сердцу. Наоборот, полезно. Все врачи говорят. Кроме того, мне скоро вообще ничего не будет вредно.
– Ну-ну, – сказал я.
– Сам момент, наверное, не страшен, – задумчиво продолжал он. – Ожидание – вот что дерьмо собачье. Собачье предчувствие беды.
Эльма и Эдгар внимательно смотрели на него, иногда переводили глаза на меня.
– Как вот у них. Представляешь, сегодня под утро выли с час. Никогда в жизни такого не слышал. И не дворняги же они, а собаки цивилизованного столетия… Съездим ли мы с тобой еще на рыбку? Поедем, как только освободятся воды?
– А как же.
Всю жизнь буду казнить себя за свой тон во время этой беседы. Будто слышал, как человек внутренне вздыхает: «о-ох, пожить бы», а сам отвечал, тоже внутренне: «не ной, парень, все хорошо».
– Показывай книгу, – сказал я.
Мы держали том на коленях и не спеша листали страницы. Подбор этих трех переплетенных в одну книг был странный, но мало ли странного совершали люди тех времен? Их логика трудно поддается нашему пониманию. Переплел ведь неизвестный монах в одну тюрьму из кожи «Сказание об Индии богатой», «Сказание о Максиме и Филиппате» и «Слово о полку Игореве».
