— Мне нужно выйти на работу… Алинка такая маленькая… вряд ли ее в ясли возьмут.
— Почему, я помню, раньше с шести месяцев брали, почему бы и сейчас нет?
Это был сигнал. Павел никогда прямо не говорил о своих желаниях или предпочтениях. Если происходило не так, как хотелось ему, он надувался и не разговаривал, но узнать, что именно он хочет, порой было очень трудно. Вообще понять, что он хочет, считалось большой удачей.
— Хорошо, я поищу такие ясли или, может, какую-то надомную работу.
Вопрос о трудоустройстве Павла оставался табу, в свое время под угрозой почти такого же ухода Павел объяснил, что 500 гривен ему вполне хватает и что гробить жизнь, преподавая историю уродам и ублюдкам, он не собирается, особенно если принять во внимание, что он сейчас работает над книгой, и если ее что-то не устраивает, то он ее не держит, более того, они с ребенком мешают ему, и чем скорее они уйдут, тем лучше. С того разговора Люба старалась всеми способами доказать Павлу, насколько она хорошая жена и что они с Алинкой совсем ему не мешают.
Сейчас нужно было что-то делать. Хотя бы заплатить гривен триста, чтобы включили свет, больше все равно не получится, и потом как-то жить без денег… без молока, без мыла. Можно, хотя и трудно. Павел когда-то говорил, что в селах в 30-е годы ели картофельные очистки, пояса кожаные варили, корешки выкапывали — и ничего, выжили, а сейчас жрут от безделья, от жадности. Нужно проще быть в рационе, и тогда душа очищается, совсем другие мысли появляются в голове.
Проще всего все-таки поехать к родителям за деньгами. Они-то дадут, помогут, конечно, но вполне вероятно, что придется в итоге пожить у них, их с дочкой просто не отпустят. Отец, Алинкин дед, мужик вспыльчивый, зато за ним как за каменной стеной. Совсем не как Павел — грубее, примитивнее… в детстве папаша ее не жалел, мог и ремнем побить, но Люба все равно его любила — такого большого, надежного.
От выбора Любы родители были не в восторге, и она, надо признать, частенько обманывала их, награждая Павла качествами, каких и близко не было. В частности, он никогда не дарил ей подарков, да и для Любы вся эта безделушечная мишура не играла никакой роли в симфонии ее вселенской и вечной любви, но для родителей, наивных и простых сельских жителей, это было важно. Потому Люба, отправляясь к ним, иногда одалживала у подруг какие-нибудь штучки и тихонько хвасталась маме. Где-то в глубине души мама, наверное, чувствовала подвох и радовалась гораздо скупее, чем если бы Павлик и впрямь приобретал электрические нагреватели для бутылочек, тоненькие серебрянные браслетики и цифровой плеер размером с зажигалку. Любе меньше всего хотелось сейчас открывать карты и выставлять Павла в дурном свете, а просить денег просто так, на какое-то якобы дело, было нереально. Мелькали какие-то шальные мысли, в частности о болезни дочери… но тут становилось так мерзко, что Люба переключалась на детей подруги, может, кому-то из них вдруг нужна срочная операция…
