— То есть ты уходишь?
— Да, я же сказал. Когда включат свет и смогу работать — позвонишь.
— Но где я возьму деньги? У меня же ничего нет… я даже к родителям поехать не могу.
Он явно ждал этого вопроса, потому что аккуратно поставил сумку на пол, повернулся к ней всем корпусом и, по-учительски чеканя слова, без всяких эмоций сказал:
— Так иди на панель, Броварской проспект, там и заработаешь.
Закусив костяшки пальцев, она свернулась калачиком, стала рыдать уже взахлеб, так как уход Павла, витавший рядом с духом смерти и прозекторским столом, вдруг материализовался так же неотвратимо и неожиданно, как темно-зеленый микроавтобус-убийца из тех самых фантазий. О том, что Павел может уйти по собственной воле, Люба не думала никогда.
— Но куда я дену ребенка? — рыдая, простонала она.
Удовлетворенный таким поворотом мыслей, Павел снова опустил сумку, повернулся к ней, глядя прямо в глаза. От этого взгляда будто исходил ток — Люба дрожала той же мелкой дрожью, что приятно вибрировала в нем самом.
— Хотела рожать. Вот и думай.
Она рыдала так, что казалось, слезы выворачивают ее наизнанку. Слезы, как буря на море, постепенно раскачивались, крепчали. Ей было ни капли не жаль себя. Просто росло недоумение, почему жизнь складывается так несправедливо, ведь это настолько просто — любить друг друга! Ведь она больше всего на свете любит Павла, если подумать, даже больше, чем ребенка (хотя это страшная мысль, и все-таки лучше об этом не думать), у них есть жилье, причем в столице, есть дочечка, есть необходимый минимум для жизни, а еще молодость, здоровье, в конце концов, — так бери и живи! Бери и люби: с любимым любые лишения можно преодолеть легко, почему же он так поступает? От слез было трудно дышать, все казалось размытым и белым, кружилась голова, зато будто чуть выше лба, примерно на ладонь в сторону, виднеется клочок непривычно голубого неба, будто нет серого низкого потолка и плафона с дохлыми мухами. Странное облегченное просветление. Она рыдала, будто карабкалась в гору, сантиметр за сантиметром приближаясь к цели.
Когда уже было плохо слышно и почти ничего не видно, Павел опустился возле нее, положил ее голову себе на колени. Скуля и подвывая, Любовь обхватила его руками, все так же рыдая, но уже будто разматывая наплаканный ранее комок.
Он принес ей холодного чая без сахара.
— Ты не уйдешь?
— Пока нет.
И она была счастлива так же, как в день свадьбы, как в день, когда они впервые остались ночевать в этой своей квартире. Таких счастливых моментов, влажных, трепещущих недавними слезами, у нее было очень много.
