— Кроме того, вы мною уполномочены объявить всем и каждому, кто бы ни вздумал заинтересоваться мною и Иваном Александровичем, что вопрос о нашей свадьбе решен между нами бесповоротно и что официальное обручение состоится тотчас же по возвращении его в Москву.
Огрызков откланялся и уехал.
Он едва дождался вечера, то есть обычного обеденного часа в Эрмитаже, чтобы все разболтать поскорее и поделиться со знакомыми и приятелями пикантными, интересными новостями.
И в этот, и в два-три последующих дня он всем и каждому повторял от начала до конца всю историю, причем от одного только Савелова скрыл ту часть своей беседы с Мирковой, которая касалась его.
Таким образом, Степан Федорович, ничего не подозревая, знал только факт внезапного отъезда Хмурова и объявления Мирковой о предстоящем ее браке с ним.
— Тут что-то странное во всей этой истории, — сказал он и стал расспрашивать Огрызкова, особенно интересуясь подробностями его беседы с Иваном Александровичем.
— Эх, — заметил ему в конце концов тот, — тебе бы судебным следователем быть, право!
Но Савелов ему ничего на это не ответил, а, встревоженный более, нежели когда-либо, поехал к своему приятелю полковнику.
— А я к тебе собирался, — встретил его тот у себя.
Когда они уселись, Савелов рассказал ему все, что сейчас слышал от Огрызкова, и прибавил:
— Хоть убей меня, а я чую тут какую-нибудь подлость. Этот гусь неспроста уехал, именно в такой момент, когда присутствие его при Зинаиде Николаевне, казалось бы, становилось наиболее необходимым.
— А я кое-какие сведеньица, со своей стороны, тоже получил.
— Что ты говоришь?
— Очень просто, — с невозмутимым хладнокровием ответил полковник. — Говорю, что сам вот сейчас собирался к тебе ехать. К обеду тебя поджидал…
— Никак не мог. Заговорился с Огрызковым. Все его расспрашивал. Ведь, оказывается, Хмуров его к Зинаиде Николаевне посылал. Никак я приехать к тебе раньше не мог.
— А напрасно. Нет, в самом деле! Была каша гречневая, какую ты любишь, рассыпчатая; борщ, а потом на жаркое телячьи котлеты отбивные…
Не это интересовало Савелова. Он спросил:
— А какие известия ты получил? Не томи, пожалуйста.
— Зачем томить, да и волноваться опять-таки дело вредное, — вразумительно пояснил он. — Вот давай чайку попьем, и я тебе все по порядку расскажу.
Но Савелов выходил из себя. Он встал с широкой оттоманки и, подойдя к письменному столу, за которым сидел полковник, сказал ему:
— Твоя флегма хоть кого из терпения выведет! Ведь ты отлично знаешь, что каждый вопрос, касающийся этого человека, для меня чрезвычайно важен. Ты слышишь, что он куда-то поспешно бежал из Москвы, даже и не простившись лично с женщиною, готовою ему доверить и все свое состояние, и всю свою жизнь! А, ты улыбаешься…
