Сергей Сергеевич Огрызков вообще был болтлив по природе. В данном же случае он настолько симпатизировал Мирковой, что счел даже своею священнейшею обязанностью точнее определить самых опасных врагов ее возлюбленного Хмурова.
Таким образом, он явился вдруг помощником отсутствующего Ивана Александровича, и помощником даже весьма полезным.
— Степан Федорович Савелов, — заговорил он снова, когда Зинаида Николаевна уговорила его еще остаться, — не без причины ненавидит, по крайней мере теперь, Ивана Александровича.
— Неужели же, — воскликнула она в крайнем удивлении, — Степан Федорович хоть минуту единую считал себя вправе думать, что я когда-либо обращу на него особое внимание?
— По-видимому, оно так, — подтвердил Огрызков. — Я даже уверен, что и флигель-то в вашем доме он снял не без цели.
— Какая же цель?
— Он надеялся на более близкое знакомство, на более простые, то есть не столь официальные, отношения, на прием у вас в доме в качестве почти своего человека…
— Да? — переспросила она. — В самом деле! Смешно даже подумать! Господин Савелов в конце концов рассчитывал, что смирно и одиноко существующая еще молодая вдова если не влюбится в него за его личные достоинства, то хоть от скуки выйдет за него замуж. Не так ли!
— По-видимому.
— Жестокое разочарование! — с почти злобною усмешкою сказала она. — Вы можете ему это передать, Сергей Сергеевич. Для меня господин Савелов никогда ничем иным не был, как еле-еле знакомым и отнюдь не интересным человеком. Теперь он мой квартирант, но надеюсь, что и от этой чести он меня скоро избавит. Мне, признаться, неприятно знать, что в двух шагах от меня живет личность, ненавидящая того человека, который скоро будет моим мужем. Что же касается его злобы против Ивана Александровича, то в моих глазах она совершенно бессильна, и я только не советовала бы господину Савелову особенно громко клеветать на человека, который всегда сумеет за себя и за свою честь заступиться.
Огрызков смотрел на Зинаиду Николаевну и был поражен столько же твердостью ее речи, сколько и всем ее видом.
В эту минуту она была не только хороша, а даже обольстительно прекрасна.
Щеки ее запылали румянцем, чудные глаза заискрились и как бы еще расширились. Не было сомнения, что в случае чего — она сама сумела бы отстоять честь того человека, которого любила и в честь которого, разумеется, верила. С другой стороны, она сразу расположилась в пользу Огрызкова только потому, что он явно был на стороне ее избранника. Желая выразить это и поблагодарить его за участие, она, прощаясь, просила его приезжать сколько можно чаще. Она сказала ему:
