…Ах вот оно что! Вон как заговорила госпожа Ананд!
— Потому‑то я с самого начала и возражала против их вселения, — спокойно произнесла Бэла.
Слова Бэлы были последней каплей, переполнившей чашу терпения начальства.
— Оттого, что ты возражала или я возражаю, ничего не изменится! — почти выкрикивает госпожа Ананд, но тут же берет себя в руки. — Вызови сюда Анджу и Манджу, пожалуйста… А впрочем, не надо. — И госпожа Ананд стремительно направляется к выходу. В дверях поворачивается. — Ты берёшь на себя heavy responsibility[53], дорогая, — четко выговаривая каждое слово, произносит она. — Так будь же готова нести её. Твоя тетушка Рамала при жизни всегда выгораживала тебя, теперь защитников у тебя нет, и я потребую с тебя полной мерой. Если же ты, моя дорогая Бэла, вздумаешь увильнуть от ответственности, я загоню тебя на край света!
…И про себя добавляет: «В самую преисподнюю!»
Ребятишки из переулка точно взбесились.
Обитатели соседних домов давно уже перестали испытывать страх и почтение перед «Кхагра–манзилом» — с тех самых пор, как в прежней резиденции князя обосновались женское общежитие и разные центры. Правда, к женщинам, которые поселились здесь, ребятишки относились уважительно, но вдруг в один день все переменилось: дразнятся, никому прохода не дают.
— Теперь в переулке даже днём показаться страшно, — прямо с порога сообщает Рева Варма. — Парнишка, торгующий бири, такое отмочил!
— И пожаловаться некому, — сердито подхватывает ученая дама Рама Нигам. — К сестрице Бэле хоть не обращайся: в одно ухо влетает, в другое вылетает… Один чертенок царапнул мне руку, ну прямо как обезьяна, и был таков. Сипра, у тебя йод найдётся?
Сипра приносит флакончик с настойкой йода.
— Теперь в переулке, чего доброго, и серной кислотой облить могут, — бубнит она. — Нынче меня до смерти перепугали.
— Впору пистолет покупать, — подхватывает Патнешвари.
Рамратия придерживается другого мнения.
— Озорники‑то они, конечно, озорники, — размышляет она вслух, — да не только их тут вина. Взять хоть нашу… ну ту, что на радио служит… У неё ещё новые серьги золотые. Так вот, её каждый вечер до самых ворот провожает какой‑то мужчина, говорит — друг детства. Подкатывают к воротам на велорикше. Смотришь — расплатятся, коляску отпустят и ещё битый час стоят зубы скалят. А в последние дни и нашу Раму по вечерам стал провожать какой-то господин — в костюме, с галстуком, важный такой. И тоже придут и стоят у ворот шепчутся… Какая такая нужда торчать у ворот? Поговорить можно и в другом месте… Все это на глазах у ребятишек, вот они и распустились. Решили, видать, что и им все можно… А продавщица тканей — ей бы за собой последить. На днях гляжу, остановился на углу велорикша, вышла она из коляски — и в переулок. За нею целая орава ребятни! Орут, галдят… Один кричит: «Ничего вы не понимаете, это красные чернила». А другой ему в ответ: «Не чернила, а жвачка из бетеля!» Я как раз с рынка возвращалась, за зеленью ездила. Догоняю её — господи! — сари на ней сзади все глиной запачкано!.. Ну конечно, прикрикнула я на озорников, разогнала их… Сами теперь посудите, можно ли после этого винить только ребятишек? Ведь одной рукою лепёшку не испечёшь, для этого обе руки нужны, сестрица!.. Озорникам только повод дай, потом не остановишь!..
