И вот вошел Свен в сопровождении старшей сестры, которая несла поднос с хирургическими инструментами; за ними следовали старший врач и его подчиненные в длинных белых халатах. Последними появились студенты в коротких куртках. Формально и торжественно, как религиозная процессия, шеф и его свита проследовали в мою палату.
Свен не посмотрел на меня и не поздоровался; он взял мою карточку, висевшую в ногах кровати, и стал внимательно ее изучать.
— Так, сестра, — сказал он, — каково сейчас состояние пациента?
— Сейчас лихорадки нет, сэр, — ответила она. — Мы удалили катетер в среду. Пишу принимает перорально. Отека ноги нет.
— Звучит прекрасно, — сказал Свен и повернулся ко мне, точнее, к гипсу на моей ноге и резко постучал по нему костяшками пальцев. — Что ж, Сакс, как сегодня нога?
— Похоже, все в порядке, сэр, — ответил я, — хирургически говоря.
— Что вы имеете в виду — «хирургически говоря»?
— Ну... э-э... — Я посмотрел на старшую сестру, но ее лицо было каменным. — Нога не особенно болит, и отека нет.
— Прекрасно, — сказал Свен с явным облегчением. — Значит, никаких проблем, как я понимаю?
— Ну, одна все-таки есть... — Свен сурово посмотрел на меня, и я начал заикаться. — Дело в том... Мне не удается напрячь четырехглавую мышцу и... э-э... мускулы лишены тонуса. И еще... я испытываю трудности с определением положения ноги.
Мне показалось, что Свен испугался, но выражение испуга было таким мимолетным, таким ускользающим, что уверен в этом я быть не мог.
— Ерунда, Сакс! — сказал он резко и решительно. — Там все в порядке. Беспокоиться не о чем. Совершенно не о чем!
— Но...
Он поднял руку, как полисмен, регулирующий движение.
— Вы совершенно заблуждаетесь, — заявил он категорично. — С ногой ничего такого нет. Вы ведь понимаете это, не правда ли?
Решительно и, как мне показалось, с раздражением Свен двинулся к двери; его сопровождающие почтительно расступились перед ним.
Я попытался что-то понять по выражениям лиц членов команды, но они не сказали мне ничего. Вся процессия быстро покинула палату.
Я был ошеломлен. Все мучительные неуверенности и страхи, все страдания, которые я перенес с тех пор, как обнаружил свое состояние, все надежды и ожидания, которые я связывал с этой встречей, — и вот теперь такое! Я подумал: что же это за врач, что же это за человек? Он даже меня не выслушал. Не проявил никакой заинтересованности. Он не слушает своих пациентов — ему все равно. Он от них отмахивается, он их презирает, они для него ничто. А потом я подумал, что ужасно несправедлив к Свену. Я ненамеренно спровоцировал его, сказав «хирургически говоря». Кроме того, мы оба были в затруднительном положении из-за формальности, официальности Большого Обхода. Оба мы в определенном смысле были принуждены играть роли: он — роль всезнающего специалиста, я — роль ничего не знающего пациента. Все еще обострилось и ухудшилось из-за того, что я был, рассматривался персоналом и отчасти вел себя как равный ему, так что ни один из нас точно не представлял себе нашего взаимного положения. И конечно, я мог быть уверен в том, что он на самом деле вовсе не бесчувственный, — я ведь заметил чувство, сильное чувство, которое он должен был подавить — в точности как мисс Престон, когда обнаружила денервацию. Насколько все было бы иначе, если бы мы встретились как индивиды... однако это было невозможно в мрачной ситуации Большого Обхода. Возможно, все было бы иначе, если бы я мог спокойно переговорить с врачом — как человек с человеком — после Большого Обхода.
