— Ну, и «каких женщин любим»? — оживилась Андреева.
Савва таинственно улыбнулся.
— Ну, так каких же?.
— А уж это, кто каких! Кому спичка подходит, а кому — фейерверка мало, подавай вулкан, — рассмеялся он, с любовью глядя на Андрееву.
Та скромно опустила глаза.
— Пожалуй, надо Алексею уже окончательно из Нижнего в Москву перебираться, — сказал Савва, бросив испытующий взгляд на Марию Федоровну.
— Холодно. Пойдем, — словно не услышав его слов, она поднялась со скамейки. — У меня репетиция через полчаса. Если опоздаю, опять Немирович ворчать будет.
— Как в театре? Полегче? — Савва вышел на край проезжей части и махнул рукой стоящему неподалеку извозчику.
— Тяжело, — покачала она головой. — Тяжело. Если бы не ты, не знаю, как играла бы, и кого играла. Но все одно — самые лучшие роли Книппер достаются.[22] Знаешь, что я недавно случайно услыхала?
— Куда ехать прикажете, барин? — прервал их подъехавший извозчик, закутанный в видавший виды овчинный тулуп.
— Недалеко, подожди, — отмахнулся Морозов. — Так что слышала-то?
— Станиславский Немировичу говорил в коридоре, а я за дверью стояла, ботинок шнуровала, что «Андреева — актриса полезная, а Книппер — до зарезу необходимая».
— Костя? — нахмурился Савва.
Мария Федоровна кивнула.
— Право, так это несправедливо, так больно. Я в тот вечер дома металась, как угорелая, состояние духа было такое ужасное, — на глаза у нее навернулись слезы. — А Книппер… на днях на самом видном месте письмо раскрытое оставила…
Савва поморщился.
— Я понимаю, Савва, что дурно заглядывать в чужие письма, но оно так лежало… специально, на виду. И там она пишет Чехову, что Немирович в одной из бесед неосторожно выразился, что надо меня «вытравить из театра». И еще — пишет ему, что мол она с Немировичем согласна во всем, что связано с репертуарной политикой. Пишет, что Горький-Горьким, но слишком много «горькиады» — вредно!
— Что ж мне раньше не сказала? — сердито спросил Савва и полез в карман за портсигаром.
Извозчик многозначительно покашлял.
— Стой, жди. Не обижу, — бросил ему Савва.
Андреева вздохнула:
— Не решилась тревожить, — необычно тоненьким голоском жалобно сказала она. — И потом, ты иногда уж очень важный господин, я на тебя смотрю и потрухиваю очень.
— А мнение зрителей их не волнует? А цветы, которыми тебя осыпают после каждого спектакля? — Савва взял в рот папиросу и попытался зажечь спичку, но та сломалась. — Не нравится мне это То, что Немирович роняет себя в моих глазах буквально каждый день, так к этому я уже привык. Но вот Костя… — снова чиркнул спичкой и снова сломал. — Ну, не грустите, дорогая Мария Федоровна! В обиду я вас не дам. Не для того такой театральный храм отстроил, чтобы главную богиню в этом храме унижали.
