«А вы, Зинаида Григорьевна, перенять желаете…?»
— О, Господи — застонала Зинаида. «Да… Вот так все и было. Ну, зачем, зачем себя не сдержала? Как, право, стыдно, как стыдно А Савва — то хорош! Не сказал, что вернулся…»
* * *
Сводчатый потолок трактира, расписанный крупным цветным узором, дарил ощущение разудалого народного гулянья, когда уже все равно, сколько выпито и съедено, когда от слезной любви до мордобоя — один шаг. Свободных мест не было. В воздухе стоял тяжелый дух разгоряченных тел и глухой гул застольных разговоров, перекрываемый возгласами подвыпивших гостей, требующих от шустрых официантов еще еды и питья.
— Ну, Савва Тимофеевич, накормили меня так, что теперь впору неделю поститься — Горький, откинулся на спинку тяжелого дубового стула, промокнул тыльной стороной ладони рыжие усы и расстегнул ворот рубахи. — Черт знает, как вкусно, ей-Богу.
— А вы передохните, Алексей Максимович, — хитро улыбнулся Савва. — Заметить не успеете, как рука-то к грибочкам солененьким сама снова потянется.
— Не думал я, Савва Тимофеевич, что вы в такие места кушать ходите.
— Место, конечно, шумное, но люблю здешнюю кухню. Уха отменная, да расстегаи. Да и к народу поближе надобно быть, что б понимать. — Сказав это, Савва с удовольствием закурил. — Да мне ли вам говорить? Вы же сами в наш театр дух народный и боль людскую принесли.
Горький налил водки из запотевшего графинчика, чокнулся с Морозовым, одним глотком опустошил стопку, поморщился и закусил соленым грибом.
— Черт знает, как вкусно, ей-богу.
— Выражаетесь вы, Алексей Максимович, очень колоритно, — Савва залился смехом. — Матушка моя не слышит. Она бы вас клюкой, клюкой.
— Строгая мамаша-то?
— Строгая. В детские годы меня за любую мою проказу лестовкою били. Да-а… Так- то вот…
— Лестовка? Что за зверь такой?
— А вы не знаете? — удивился Савва. — Четки такие у старообрядцев, еще с древней Руси распространенные. Этакая плетеная кожаная лента, сшитая в виде петли. Знаменует одновременно и лестницу духовного восхождения с земли на небо, и замкнутый круг, образ вечной, непрестанной молитвы. — Он помолчал, затянувшись папиросой. — Вот в ту пору охоту к непрестанной молитве мне и отбили, хотя принципы старообрядческие в голове крепко сидят.
— Нигде человека не бьют так часто, с таким усердием, как у нас, на Руси, — Горький снова подцепил коричневую шляпку соленого гриба из тарелки.
— Иной раз по-другому и нельзя, ежели человек не понимает, — усмехнулся Савва. — А то от свободы одного — другим житья не будет. Волнуетесь, Алексей Максимович? — неожиданно сменил он тему. — Как-никак, несколько дней до премьеры осталось.
