Он шел домой умиротворенный, как человек, удачно закончивший наиважнейшее дело. Швырял через заборы палки в сторожевых собак, и неистовый лай сопровождал его, как гул триумфального оркестра.
Мать не спала, поджидала его.
— Ну как, мама? Как тебе Сашенька? — спросил, не умея согнать с лица торжествующую ухмылку.
— Хорошая девушка, — с грустью ответила мать. — Я вижу, хорошая. А ты знаешь, кто ее отец?
— Он столяр. Но я с ним незнаком. Какая разница!
— Есть разница, сынок. Ее отец — Афонька-кривой…
Сергей смотрел на мать в недоумении, словно не сразу понял, что она сказала. Но сразу же его охватил ледяной озноб. Афонька-кривой был известный алкоголик, посмешище для всего города. Он был не просто алкоголик, он был юродивый. Трезвым его не видел никто, а пьяным и дурным — все от мала до велика. Извивающийся вьюном, гримасничающий человек в коричневом допотопном полупальто, с сизым бельмом вместо левого глаза, Афонька-кривой появлялся в магазинах, пивных и ораторствовал. Смысл его бредовых речей был невнятен, кривляния отвратительны. Он давился собственным криком, лицо его искажалось уродливыми судорогами. Это был не человек, а карикатура, им пугали непослушных детей. В пивных он выклянчивал у посетителей остатки пива, глоток вина. Иногда его угощали для забавы, иногда прогоняли. Много раз жестоко избивали. Время было бедовое, послевоенное. Люди легко зверели. Сам Афонька-кривой дурел от одной рюмки. Пьяный читал стихи. Это тоже было мерзкое зрелище. Корчась всем телом, скаля голубоватые десны, он с воем цедил какие-то бессмысленные ритмические фразы. За это получил еще одну кличку — поэт-вольнодумец. Случалось, на месяц-другой его забирали в психиатричку и выпускали, в очередной раз убедившись в его неизлечимости.
— Откуда ты знаешь? — спросил Сергей у матери.
— Я с ее матерью дружила. Померла она как пять годов. Не сдюжила.
— Подумаешь! Я же не на нем женюсь, — приободрился Сергей, а в голове звонкие молоточки выдалбливали: «Афонька-кривой! Афонька-кривой!»
— Она хорошая девушка, — повторила мать…
На другой день он не пошел на свидание к Александре. Был как в угаре. «Она меня обманула! — думал он. — Почему не сказала про отца, если действительно любит? Хотела женить на себе обманом? И у нас родились бы слабоумные дети. Я слышал: это передается по наследству». Ему было муторно. Сергей чувствовал себя человеком, которому вместо золота всучили кусок дерьма. Задним числом он во всех ее поступках и словах находил корысть и надувательство. Своей податливостью, торопливыми ласками Александра попросту усыпляла его бдительность, пудрила ему мозги. С его помощью хотела вырваться из-под опеки полоумного папаши. Ни о какой любви не могло быть и речи. Он устраивал ее, потому что был слеп. Только и всего. Пытаясь озлобить себя против Александры, он все представлял шиворот-навыворот, не было такой малости, которую его воображение не извратило бы и не поставило ей в упрек. Буквально за сутки Александра из желанной возлюбленной превратилась в его глазах в гнусное чудовище, занятое тем, чтобы половчее его обмануть. Угольки нежности еще не потухли в нем, тлея, просачивали жар сквозь корку подозрительности и отчуждения, принося невыносимую боль. Он писал ей записки, но тут же рвал их, потому что ничего не удавалось высказать на бумаге.
