— Я уж как-нибудь могу держать тарелку и ложку, — хмуро заметил он. — Руки-то у меня двигаются.
— И хорошо, что двигаются, — засмеялась Нина.
Некоторое время торжественную тишину нарушало лишь смачное причмокивание Исая Тихоновича да сопение Газина, который после каждой ложки икал и виновато косился на Нину. Певунов ел бесшумно. Нина скормила ему тарелку борща и взялась за рыбу.
— Рыбу не хочу. Она жирная, — попробовал воспротивиться Певунов.
— А вам и надо поправляться.
— Зачем мне поправляться?
— Чтобы выздороветь.
Он съел и рыбу, и картошку, и апельсин. Желудок его разбух, и в голове зазвенело. Он смотрел на Нину умоляюще.
— Авдотья моя отменно борщ варила, — сказал Исай Тихонович, доставая из-под подушки пачку папирос «Прибой».
— Это супруга ваша?
— Она самая, упокой ее господи. Давеча сидим с ней чай пьем, она и говорит…
— Так она живая?
— Почему живая, помершая. Пятый год пошел, как схоронил. Померла-то она легко, в одночасье. Льготу ей напоследок отпустил господь. Вот так лежала на кровати, к телевизору ликом, попросила: «Поди, Исаюшка, принеси водицы!» Я и отправился на кухню. Вертаюсь, а ее уж и нету в живых. Остался на кровати теплый труп. Даже не попрощались — это обидно. Как все одно сбежала от меня в другую область местопребывания.
— Дедушка, вы же сказали, давеча чай с ней пили?
Газин кашлянул, чем привлек внимание Нины, и подал ей красноречивый знак — постучал кулаком по башке. Исай Тихонович заметил обидное кривляние Газина.
— Сей болящий юноша, — старик ткнул перстом в Газина, — стукает кулачкой по своей пустой головушке, дабы намекнуть тебе, девушка, что у меня навроде не все дома. Но ты ему не верь. Он об жизни и смерти понимает столько, сколько крот в норе.
— Курить бы не надо в палате, дедушка. И так у вас душно.
— Ничего. Доктора по домам разошлись, ругать некому… Так вот слушай. Померла, знамо, Авдотья, но ведь это для других, не для меня. Ко мне она обязана ходить до тех самых пор, пока я к ней не переправлюсь. На то она и жена, а как же. Запомни, дочка. Смерти нет для любящих сердец.
Старик говорил с таким железным пафосом, что Нина поежилась.
— Что же, и в больнице она бывает?
— Непременно. Попозже, как все поснут, она и явится. Мне надо с ней нынче кое-чего обсудить.
— А если я не усну? — задал Газин каверзный вопрос.
— Все одно, ты ее не увидишь. Для тебя она навек невидимая. Ты, парень, и живых не очень различаешь. Бельмо тебе свет застит.
— Какое бельмо, дед? Что ты мелешь? Ноги нету, это верно. А глаза на месте, невыколотые.
