Лариса поцеловала его в губы, умчалась. Теперь он был один и свободен. Он был свободен от суеты, от необходимости лгать, изворачиваться, предугадывать и умолять. Хаос мыслей и чувств растворился в боли. Закрыв глаза, он чутко прислушивался к шорохам засыпающей земли, с удовольствием впитывая в себя ее свинцовую сырость. Он думал, что умирает, и не испугался смерти. Старуха с косой пришла своевременно, в нужный час. Он должен быть ей благодарен. Скоро, покачивая, как младенца, она унесет его в иные края. Там у него отец и мать, там бабушка, предостерегшая, чтобы он не снимал телефонную трубку. Они все будут рады ему. Они ждут его не дождутся.
«Сыночек! — окликнула его матушка. — Тебе не очень больно? Потерпи еще немного!» «Я терплю, мама. А где ты? Почему тебя не вижу?» Он протянул руку во тьму и ощутил теплое, сладостное прикосновение.
Потом чужие люди положили его на носилки и осторожно понесли вниз, к шоссе…
Нина Донцова получила письмо от подруги Копейщиковой, многоопытной, повидавшей виды особы.«…Ты живешь и не знаешь, какие у нас происходят удивительные события. Помнишь ли ты начальника торга Певунова? Конечно, должна помнить, он ведь и за тобой, кажется, ухлестывал? За кем только не ухлестывал этот бугай племенной! Но тут с ним такое случилось, что даже его жалко. Наказал бог бугая, жестоко наказал. Отомстил за всех обиженных… Схлестнулся наш многоуважаемый Сергей Иванович с молоденькой девицей, зовут Лариской. Стерва, конечно, порядочная, но собой пригожая. А наш-то втрескался изрядно. Всему городу на потеху. Ох помотала его эта самая Лариса! Одних подарков у него выклянчила на тыщи. Представляешь? И вот на Октябрьские укатили они вдвоем в горы, чтобы на природе покуролесить. Бугай-то наш, Певунов-то, к той поре вовсе человеческий рассудок потерял. Веришь ли, назвал гостей полон дом, а сам с Лариской умчался. Напились они, значит, с ней водочки и взялись по горам рыскать. И как уж у них там по пьяной лавочке получилось: то ли Лариска его со скалы спихнула, то ли сам сверзился, суть одна — сломал хребет бедолага. По городу с самого начала слух пошел, что помер он в больнице.
Но он не помер, вскорости был увезен в Москву на операцию. Тому уж месяц как минуло… А вот теперь что до тебя касается. Пятого дня врывается к нам в магазин расхристанная баба, по виду полоумная, и орет: „Здесь ли работала Нинка Донцова?“ Оказалось, это секретарша Певунова по кличке Зина. Мы ее, конечно, окружили тесным кольцом, расспрашиваем. И вот, представь себе, она нам со слезами докладывает, что благодетель всего города Певунов околевает в одиночестве в Москве, и некому даже принести ему передачу. Мы эту Зинку утешаем, водички ей подали. А дальше она объясняет, зачем пришла. Хорошо бы, говорит, Нина Донцова, которой в прошлом Певунов симпатизировал, навестила страдальца в больнице и снабдила чем требуется. Деньги она пришлет тебе какие угодно и давно бы послала, да адреса не знает. Так она нас уговаривала, так растрогала: мы потом уж вместе с ней ревели. И то представить, какой бы ни был человек, а лежит парализованный и всеми брошенный, это после всех-то благ, какие имел. Можно ведь посочувствовать, как ты считаешь, Нина?.. Короче, адрес твой мы секретарше дали и сами пообещали тебе написать. Что я и исполнила за всех твоих подруг, которые тебя целуют и желают тебе самого лучшего. Когда будешь в родных краях, Нинуля?.. Да, а стерва эта Лариска, из-за которой он хребет сломал, не вылазит из ресторанов и каждый день с разными кавалерами. Бывают же бессердечные твари на свете! Горячо и жарко обнимаю, твоя Копейщикова».
