Костик переносил болезнь со стоицизмом, свойственным героям и детям. Большей частью спал, плакал, когда болел животик, лишь боль отпускала, начинал утешать родителей.
— Папочка, мамочка, — шептал синюшными губами, — зачем вы плачете? Я же все равно выздоровлю скоро. Мне уже не больно. Давайте играть? Или почитайте сказку.
Он исхудал, на прозрачном лице лунно сияли голубые роднички глаз. В них запечатлелась неосведомленность и ласковый привет им всем, суетящимся вокруг него. Смотреть на него было невыносимо. Мирон Григорьевич ходил по квартире на цыпочках и приобрел привычку резко оглядываться на каждый звук, будь то мяуканье кошки или хлопанье лифта. Раз десять на дню он звонил с работы, она говорила ровным голосом: «Да, все по-прежнему, не хуже, не лучше».
Девочки, Настя и Надя, будто исчезли из дома и объявлялись только за столом.
Нина часами сидела неподвижно возле спящего мальчика и держала его за руку. Она всматривалась в восковое, родное личико, поправляла спутанные, мокрые волосики и молила бога перевести болезнь на нее, а если кому-то это нужно, то и убить се. Она молилась, не зная молитв, и в душе ее копились мрачные, первобытные инстинкты. Иногда с трудом подавляла желание схватить худенькое, теплое тельце и утащить куда-то в темноту, закрыть своим телом, и рычать, скалить зубы на то грозное и неминучее, что плавало в воздухе. Она была самкой, а перед ней лежал, слабея с каждым часом, ее детеныш, кровь от крови ее…
Кошмар длился дни и ночи, подтачивая силы всей семьи, но однажды Костик проснулся утром порозовевший и без температуры. Первое время Нина и Мирон Григорьевич, боясь спугнуть выздоровление, делали вид, что ничего не замечают особенного и Костик по-прежнему болен. Делать вид было трудно, хотя бы потому, что уже трудно было удерживать Костика в постельке. Его звонкий, воскресший смех порхал по квартире, как стая воробышков. Родители, наблюдая за ним, тайком посылали друг другу ликующие, влюбленные взгляды. Мирон Григорьевич помчался в магазин и вернулся с шампанским и цветами.
Уложив детей спать, они поужинали на кухне холодной курицей. Почти не разговаривали. О чем говорить? Беда миновала. Им было хорошо. Покойно.
— Вот так-то, матушка, — глубокомысленно заметил Мирон Григорьевич.
— Да, милый! — ответила Нина.
И весь разговор. После двух рюмок шампанского она начала клевать носом, Мирон Григорьевич отвел ее в спальню, поддерживая за плечи. Уже засыпая, почувствовала на груди руку мужа, повернулась к нему, доверчиво прижалась и вдруг испытала небывалый приступ желания. Мирон Григорьевич растерялся и только приговаривал: «Ну что ты, ну что ты!..» Она проспала без сновидений сутки подряд.
