― а природа:
вот твой собственный личный дьявол.
Птица в тех ветвях или же тролль?
― Послушай! сказал он. Ты меня тут видишь ― в пальто немецкого покроя (в нем я слушал лекции Шеллинга, ибо в немецких аудиториях холоднее, чем в Гренландии), в перчатках, в клетчатых брюках дудочками, с тростью и платком за обшлагом, по по всему этому, по моему большому носу, по тому факту, что брат мой Питер ― епископ, ты не можешь сказать, что живу я в городе торгашей, воображающих себя христианами. C таким же успехом луизианского банджоиста можно назвать Моцартом.
По всему этому ты ни за что не угадаешь, что отец мой однажды грозил богу кулаком с холма в Ютландии и проклял его прямо в лицо.
Тролль, тролль! Но нет ― лиса или заяц, чей дом ― этот лес.
Тролли принадлежат, предполагал мистер Чёрчъярд, к биологическим родам поганок ― как деревья сродни ангелам. Столетие мистера Чёрчъярда вглядывалось в природу, а немцы исследовали Cвященное Писание. К чему бог, в конечном итоге, когда у них есть Гегель?
Разве нет в Писании мест, где переписчики вписывали обратное тому, что им подсказывали утаить милосердие и страх? Авраам совершенно определенно принес в жертву Исаака.
Его отец проклял бога и переехал в Копенгаген, и стал преуспевающим торговцем, в его сундуках деньги родили деньги. Он умер на руках у ангелов, вознесших его в небеса.
Следовательно ― разве нет? ― если мы молимся, нам отвечают смертью, не успеем мы выковырять из зубов мясо перепелки. Однако мир на месте, и отчаиваться ― грех. Даже в их церквях высокий свет, неуступчивый жесткий свет января в высоких окнах выдает, что суетности мира ― и никакому гегельянству не сделать вид, что его там нет, ― тут нет.
Мистер Чёрчъярд сдвинул очкит на лоб, провел мизинцем по брови, потер переносицу, закрыл глаза, облизнул уголки губ и тихонько кашлянул.
Какая ирония.
Лошадь так же жива, как и он, а в корове ровно столько же бытия. В мошкаре.
Несколько утешило бы, если б он был уверен, что так же уродлив, как Сократ. Как и все датчане, в молодости он был красив. А потом нос его все отрастал и отрастал, спина скрючилась, а пищеварение стало совсем ни к черту.
Может быть, тролль ― вовсе не такого роста, как он думает, а завернут в листик.
В чем бы мы ни отказали богу, этим он и будет.
― Absconditus говорим мы о нем, видя его повсюду. Что же это с нами такое, О Тролль, что веруем мы в невиданное, неслыханное, некасаемое, отвергая то, что пред взором нашим? В туманах отчаянья вижу я, что мы предпочитаем то, чего нет, тому, что есть. Страсть нашу вкладываем мы в писания, коих не читаем или же читаем, причудливо не понимая, незнание свое принимая за знание. Религия наша ― цветистое суеверие и непатентованное чудотворство.
