— Я бы поехал с удовольствием, папа, но понимаешь… В дороге получил телеграмму от Стайва Уэскотта: приглашает сегодня в загородный клуб на танцевальный вечер. Я думал, что пообедаю с вами, а потом махну туда. Ужасно не хочется обижать его!
— Разумеется, разумеется, мальчик! Истинный джентльмен, особенно когда он к тому же культурный человек, обязан постоянно думать о… как это?., о noblesse oblige. Ну, то есть я хочу сказать о долге истинного джентльмена. И все же недопустимо, чтобы всякие невежественные дельцы вроде Уэскотта навязывали тебе свое общество. Видишь ли, я так представляю себе…
Под рокот шестицилиндрового отцовского второго «кадиллака» Уит ехал в загородный клуб и заранее злился. Он думал о том, какие шуточки будут отпускать на его счет старые приятели. Он уже слышал, как Стайв Уэскотт, его бывший товарищ по общежитию, Гилберт Скотт, Тим Кларк и остальные подтрунивают над ним:
«А-а, наш маленький Альфонс Гоген!»[18]
«А где бархатные штаны?»
«Теперь ты вряд ли снизойдешь до выпивки с бедным глупым Бэббитом, который торговал скобяными товарами, пока ты водил знакомство с разными графинями и герцогами, интеллигентами да интеллигентшами!»
А потом, конфузливо хихикая, будут спрашивать: «Слушай, а как маленькие продавщицы и всякие там… je ne sais quoi…[19] в Париже?»
Уит решил, что прежде всего пошлет их всех к черту, потом сдержанно поведает им о своей близкой дружбе с Айседорой и Майлзом О Селливэном и как можно скорее уедет снова в Париж. Торчать в этом провинциальном городишке, когда на бульваре Распай его ожидают вдохновенное искусство, друзья?
Оставаться здесь? Очень нужно!
Хмурый вошел он в гостиную клуба, которую уже освободили для танцев. Стайви Уэскотт, плывший в танго с девицей, разукрашенной, как рождественская елка, увидел у двери его мрачную фигуру и, бросив свою даму, кинулся к нему.
— Уит, старая собака, приехал наконец! Давай быстрей отсюда! Я кое-что припрятал в гардеробной. Верный джин стоит наготове!
По пути Стайв захватил Гила Скотта и Тима Кларка.
Молодость! Как она на самом деле застенчива, как далека от «попирания основ», как стесняется проявлять свои чувства и в глубине души боится того, что для нее дорого и привлекательно!
Уит сказал уныло:
— Ну, ребята, начинайте, что ли, подкусывать. Наверно, сейчас снимете с меня семь шкур: я ведь бездельничал, пока вы тут спасали родину, векселя учитывали!
Приятели воззрились на него с кротким, ласковым удивлением. Стайв проговорил мягко:
