Вначале театрального сезона Мария Николаевна всегда приобретала одну из лучших лож. Посещала премьеры первых недель, если вдруг не заболевал кто-то из детей, не случался приступ мигрени или грустное, переменчивое настроение не извещало о скором приближении ежемесячных женских хворей. Чаще других Смирновых в семейной ложе можно было видеть Владимира с женой, актрисой Никитиной, ее сестрой, а иногда в обществе дам полусвета, которых большинство присутствующих мужчин прекрасно знали лично, но в театре предпочитали делать вид, что совсем даже с ними не знакомы.
День Машеньки проходил обычно беспокойно. Просматривая журналы и газеты, которые выписывала в огромном количестве, она часто натыкалась на советы по воспитанию и считала своим долгом немедленно ознакомить с новшествами бонну, гувернанток, а если дело было на даче, то и берейтора, нанятого Алешеньке. Далее наступала очередь доклада экономки. Мария Николаевна завела в доме строгий учет, наподобие английского. Домашняя бухгалтерия велась с размахом. Большие амбарные книги хранили подробнейшее описание и подсчет стоимости всего съеденного, выпитого, истраченного на педагогов, платье носильное и исподнее, собственную конюшню, жалованье прислуге и прочие необходимые семейные расходы. Если бы Петр Арсеньевич захотел, то в любой момент мог бы узнать, как были истрачены деньги на ведение домашнего хозяйства, которые он ежемесячно выдавал супруге. Она сама настояла, чтобы средства выдавались именно ей, а не бывшей ключнице, ныне экономке Агафье. Ведение такого огромного и подробного учета требовало много времени и сил. Чтобы осуществить это важное дело, пришлось нанять двух молодых приказчиков, только окончивших бухгалтерский курс в коммерческом училище Щукина.
А кроме всего, надо было ежедневно успеть отслушать молебен у Иверской, заехать к Филиппову за пирожками и непременно посетить Голофтеевскую галерею, где каждый день появлялось что-то новое, неизменно интересное для дам. Особым почетом пользовалась тамошняя корсетная лавка.
Появление в жизни Машеньки Александра Васильевича Ненашева вызвало целую бурю. Подошел он к ней в книжной лавке, у того же Смирдина, заглянул через плечо в томик и довольно фамильярно заметил:
— Скука смертная. Вот Трендильяк — другое дело. Презанимательно и о географии представление дает.
С этими словами он протянул ей книжку.
Мария Николаевна поначалу задохнулась от возмущения — как смели к ней так просто, без официального представления… но, увидев улыбку и лукавые голубые глаза усатого господина, сердиться перестала. Было в нем что-то необыкновенно легкое и обезоруживающее.
