— Я над этим думал. Не считай, что я над этим не думал. Многое может случиться за тридцать лет… Мы, конечно, будем цепляться за свои дома, пока хватит сил.
Сапожник собрался домой. Он положил термос и кофейные чашки в пакет с рыбой и связал сети.
— Спасибо за помощь! — сказал он Петтерсону.
— Тебе спасибо! Ты, сапожник, не беспокойся попусту. Никто за вами сюда не явится.
— А я так думаю, что явится… Слушай, Петтерсон! Ты сегодня рыбачил со мной в море Тиберия, к истинно, истинно говорю тебе: когда ты молод, то сам опоясываешь чресла свои и идешь, куда хочешь, но, когда ты станешь старым, возденешь руки небу и другой опояшет твои чресла поясом и поведет тебя, куда ты не хочешь… Вот так. Так все и есть.
Петтерсон разбудил Аниту только в десять утра. После того как сапожник ушел к себе на Выселки, он почти два часа провел у своего фургона, вышагивая по шоссе взад и вперед. Петтерсону казалось, что он напряженно вынашивает какую-то идею, в то время как на самом деле он впал в обычную для обитателей этих лесов задумчивость.
Аните захотелось после сна искупаться, и Петтерсону пришлось вывезти ее на лодке подальше от берега. Чяесь, ничего не опасаясь, он позволил ей нырнуть в воду. Сам он не купался. Он сторожил Аниту. Каким бы красивым ни казалось Петтерсону озеро, безопасным местом он его не считал.
На обратном пути к берегу он рассказал Аните о своей утренней рыбалке с ее новозаветной моралью. Он сказал ей, что они с сапожником поднялись ни свет ни заря и поймали на завтрак щуку.
— Поедим и сфотографируем дома на Выселках, — сказал он. — А потом двинем отсюда!
— Куда?
— В Стокгольм. Сядем в машину и рванем, не оглядываясь, к улицам моего детства. В мою дорогую древнюю Бирку, где, как мы здесь выяснили, не происходит ничего… Здесь же, в деревне, происходит слишком много чего. И хоть сапожник жалуется, что на Выселках стало тихо, здешняя тишина оглушила меня… После такого удара легко разувериться в жизни. Я сделаю все, что от меня зависит, чтобы не оставаться больше одному… Я стал плохо спать. Наверное, и мне тоже придется теперь бодрствовать по ночам и слушать, как шелестят камыши над морем Тиберия… Больше на беззаботность рассчитывать нечего… Ты ни на минуту не должна оставлять меня одного, Анита! Обещай!
— Это я тебе обещаю, — засмеялась Анита. — Никогда бы не подумала, что тебя можно так расшевелить. Тебе нужна нежность, мальчик.
— Мне не нужна нежность. Было бы сочувствие.
