— Да уж провалюсь, надену, все сделаю, только скажите, что меня нет.
— Красиво как мошенничать! Я не позволю Елену Петровну обманывать, — вылезает Танька.
Ах ты гадость! Смеет разговаривать! Но в эту минуту входит Терракотка. Громко браниться нельзя, a потому я нагибаюсь через проход и говорю:
— Не смей, не смей сплетничать!
— Хочу и буду!
— Будешь? Ладно! Тогда, ей-Богу, я скажу, что ты немецкий перевод с домашнего листка списала!
— Не посмеешь.
— Вот тебе крест, скажу! — и я широко крещусь.
— Старобельская, во-первых, прекратите ваши разговоры, a во-вторых, чего это вы вдруг закрестились? Сейчас не время и не место. Не мешайте Грачевой слушать.
Вот противная! Еще из-за этой подлизы мне же и досталось! Ну, ладно, пусть только выдаст Пыльневу. Я ее, подлизу этакую, так подкачу…
Женюрочки нет, оглядываюсь в сторону Пыльневой — что за чудо? — и ее нет. Заглядываю под скамейки, тоже не видать. Правда, шапку невидимку надела.
Армяшка вызывает Андронову, Мартынову… Пыльневой нет как нет. Я давно уж хочу навести справки, да никак не могу, как ни повернусь, географша на меня глаза пялит:
— Сидите, пожалуйста, смирно.
A сзади хихикают со всех концов класса. Армяшка бесится. Женюрки все нет.
Отпустила, наконец, душу Мартыновой на покаяние.
— Пыльнева.
Молчание.
— Пыльнева, — опять говорит она.
Кое-кто фыркает, кое-кто нерешительно так говорит:
— Ее нет.
— Что? Не пришла?
— Не пришла! — как сговорившись, рявкнули мы в один голос с Тишаловой, и в ту же минуту я поворачиваю глаза на Таньку:
— Только посмей!
Но она молчит. В классе опять фыркают.
— Прекратите ли вы ваш глупый смех, вам сегодня все смешно. Сахарова, к доске.
Армяшка отвернулась лицом к карте. Первая скамейка продолжает оглядываться. Я тоже быстро поворачиваюсь.
— Где? Где? — одними губами спрашиваю я.
Кумушка показывает пальцем на наш большой стенной шкаф, где хранятся тетради рисования, рукоделия и всякие другие подобные прелести.
Ловко, вот ловко! Это она туда забралась и сидит под нижней полкой рядом с чернильной бутылью.
Хоть я и на первой скамейке, но с моего места все отлично видно, потому что шкаф находится в конце нашего прохода. Продолжают хихикать и поворачиваться. Вдруг высовывается испуганная голова Пыльневой, a рука ее машет нам, чтобы мы не смотрели и не смеялись. Вид у нее такой потешный, что мы начинаем громко фыркать. Терракотка уже открывает рот бранить нас, в эту минуту входит Евгения Васильевна…
Мы умираем, a Пыльнева, верно, давно скончалась. На минуту становится совсем тихо, но потом опять начинают посмеиваться и посматривать на шкаф. По счастью, с места Женюрочки нельзя разглядеть, что в шкафу происходит, видно лишь, что он на три четверти открыт.
