— Катя! Я здесь! Я здесь, Катя!
Он бросился к дверям, толкнув высокого, узкоплечего пассажира, близоруко рассматривавшего цифры у двери соседнего купе, и выпрыгнул на платформу. Катя бежала ему навстречу. И вдруг остановилась, вытянув перед собой руку с пыльными цветами, вероятно сорванными у дороги, хотя на даче у Дубравиных был великолепный цветник. Антон взял цветы, сказал «Спасибо!» и опустил руку: васильки и ромашки беспомощно свесили свои головки. Он смотрел на девушку с восхищением, точно видел впервые. Катя показалась ему не просто привлекательной — это он знал давно, — а очень красивой: густые темные волосы обрамляли выпуклый чистый лоб и милое лицо с прямым коротковатым носом. Ее обычно бледные, немного впалые щеки разрумянились, черные глаза блестели. Антон проговорил растерянно:
— Ты пришла, Катя?
Она кивнула серьезно, словно ее присутствие требовало подтверждения. Потом спросила:
— Почему ты не сообщил, что уезжаешь?
— Я думал, ты прячешься от меня.
— Я вовсе не пряталась от тебя, — возразила она.
— После того вечера я много раз звонил тебе, — быстро заговорил Антон. — Утром звонил, и днем звонил, и вечером. И все попадал либо на Феклу, либо на твоего отца, либо на Юлию Викторовну. Я звонил и на следующий день — и тоже утром, днем и вечером, но ты не подходила к телефону. А на третий день к телефону уже никто не подходил. И на четвертый, и на пятый, и на шестой день…
— Мы уехали на дачу, — тихо отозвалась Катя.
— Я так и подумал, — сказал он и с усмешкой добавил: — Чтобы избавиться от нахала, который звонит и молчит, когда снимают трубку. Звонит и молчит. У вас догадались, что это я звоню?
Она опять кивнула и улыбнулась.
— Все догадались. Фекла жалела тебя и старалась, чтобы к телефону подошла я. Но папа брал трубку раньше.
— Он все еще зол на меня?
— Да, — она глубоко вздохнула. — Очень.
— Но я же не хотел ничего плохого… Просто у меня так получилось.
— Получилось дурно…
— И тебя я не хотел ставить перед таким выбором.
— Не хотел, а поставил: либо ты, либо отец…
— Это он заставил меня. Я хотел сделать все по-хорошему. Мы же свои…
— Папа уже не считает тебя своим. Он говорит: ты обманул его…
— Я его?
— Вернее, он обманулся в тебе. Столько, говорит, сил и времени потратил на этого Карзанова, и все напрасно.
— Вовсе не напрасно! Я докажу Георгию Матвеевичу, что ничего не пропало даром, и, когда минует надобность, я опять вернусь к истории. Мне обещали…
— Это больше всего и возмущает папу, — перебила Катя, быстро взглянув на него. — Он говорит, что любое дело, когда за него берутся всерьез, требует всей жизни, если человек действительно хочет чего-то добиться. Людей, которые занимаются сегодня одним, а завтра другим, он зовет «попрыгунчиками». «Попрыгунчики, — говорит он, — не ценят ни себя, ни дело: им все равно, как прожить жизнь, лишь бы полегче и поудобнее».
