— Секретарь похвалит, — сказал Гала.
— Похвалит… Какой там, — перебил его юноша. — Он меня даже не знает…
— А теперь обязательно узнает. Вот увидишь, узнает…
Гала тепло улыбнулся, натянул кепи и пошел к лошади.
— Стеганку забери свою, да больше не балуй! — услышал он за спиной все еще сердитый голос юноши, заглушаемый буйным рокотом трактора.
[17]
Клуб колхоза «Партизан» был переполнен. На двери висело маленькое объявление: «Разбирается поведение колхозницы Зои С.».
На собрание пришли и престарелые бабки, и старики, которые ходят обычно только на производственные совещания. То здесь, то там, среди старушечьих темных повязок и стариковских бешметов мелькали пионерские галстуки.
Общее внимание привлекал правый угол зала, где сидела высокая старуха с поразительно молодыми серыми глазами, а за ее стулом стояла совсем молодая женщина в белом шелковом платке, низко опущенном на лоб. Это и была Зоя.
Было странно видеть ее такой робкой, смущенной, закутанной в большой праздничный платок, в то время, как ее подруги по звену сидели в зале в легких косынках и модных платьях. Они приглушенно смеялись и делали Зое какие-то непонятные знаки.
Здесь не было никаких признаков официального суда. И все-таки это был суд. Колхозное собрание судило молодую, недавно вышедшую замуж колхозницу-комсомолку Зою, звеньевую передового молодежного звена, которое уже третий год держит переходящее Красное Знамя.
В феврале она вышла замуж за колхозного бригадира, вернувшегося с войны с тремя колодками орденов и медалей.
За что же собрание должно было судить Зою?
Стоял уже май, а Зоя не работала с февраля, хотя ее отпуск уже давно кончился.
Поддерживаемый внуком-пионером, в президиум прошел восьмидесятилетний старик Гамат. Несмотря на свои годы, он принимал активное участие во всех делах колхоза и часто говаривал:
— Пока человек жив, он должен работать.
Старого Гамата можно было видеть весной на тракторной вспашке, осенью — на ломке кукурузы, а морозной зимой — на рубке дров. Легко взмахивая тяжелым топором, он тихо напевал шуточную осетинскую песню «Тауче».
Когда старый Гамат подошел к столу, разгладил красный сатин, в зале задвигали стульями и приглушенно зашептались. Его часто выбирали в президиум, но он всегда оставался в зале, говоря:
— Ладно, пусть я числюсь, а сидеть буду здесь. Мне там трудно. — Но сегодня Гамат сам пошел на сцену, хотя президиум еще не избрали.
— Пора начинать, — шепнул председатель колхоза парторгу.
