Эва сдавленным голосом спрашивает:
— А моя театральная программа?
— Ни вы, ни ваша театральная программа больше не желательны здесь ни сегодня вечером, ни завтра вечером, ни в какой-либо другой вечер.
Коссио кладет трубку.
Эва Дуарте немедленно звонит Борленги и Сиприано Рейесу. Ее увольнение с Радио-Бельграно произошло в тот вечер, когда отмечали день рождения Перона, который она празднует почти так же радостно, как если бы речь шла о завоевании кресла президента. Эва приглашает профсоюзных лидеров, и когда те приходят, сразу же подает каждому бокал.
Всем вокруг, как и шефам Радио-Бельграно, кажется, что Хуан Доминго Перон окончательно лишился своих многочисленных прибыльных постов. Но полторы тысячи руководителей местных профсоюзных организаций через своих представителей Борленги и Рейеса заверили чету Дуарте-Перон, что держат в руках армию рабочих. И ждут.
Перон встревожился, но не потому, что забрезжила надежда, а потому что снова придется принимать решение. Это уж слишком. Никогда он не чувствовал себя таким усталым.
— Сегодня у меня день рождения, — выдавливает он в конце концов из себя слабую улыбку, чтобы дать понять: он хочет на законном основании дать себе передышку, и пора бы перестать требовать от него решительных ответов.
Но вокруг него неумолимые лица, ожесточенные честолюбивыми устремлениями. Перон чувствует слабость, как бывает после долгих рыданий.
— За его здоровье и за ваше, — произносит тост Эвита и добавляет: — Перон — ваш единственный шанс. Без него вам понадобятся, быть может, десятки лет, чтобы снова приобрести какой-то вес в стране.
Надо пользоваться жизнью в полной мере и прямо сейчас…
Снова она направляет указующий перст в сторону Перона и, чеканя слова, обращается к гостям:
— Вы спасете его, а он спасет вас!
— Надо было бы все же сместить Николини, — предполагает Рейес, крупную фигуру которого скрадывает тень от сиреневого абажура.
Эвита отвечает без малейшего колебания:
— Николини останется на своем посту, как конкретное свидетельство вашего присутствия в правительстве!
Перон ослабляет узел галстука.
— В правительстве… — шепчет он с деланной улыбкой.
В огромном овальном зеркале, поддерживаемом в четырех углах позолоченными пухлыми херувимами, он видит свое усталое, обрюзгшее лицо.
— Вы согласны оказать ему поддержку? — шепотом спрашивает Эвита.
— Да, — подтверждает Рейес после кратковременного раздумья о великолепии обстановки, о роскоши, о толщине ковров, по которым он ступает. — Безусловно, да!
