Еркен замычал, качая головой. Больше всего ему сейчас хотелось прижаться к ней, к ее большой мягкой груди.
— Неужели все? — тихо спросила она.
— Неужели все? — повторил, словно переспрашивая, Еркен, и задумался на мгновение, а потом вскрикнул: — Да, все! — и зарыдал с новой силой.
И случилось. Она вдруг обняла его и прижала к себе. Прижала к себе крепко, словно стараясь заткнуть его, спрятать, остановить, убрать с глаз долой. Она прижала его к себе и обхватила двумя руками, чтобы не вырвался, не удрал. Еркена окутал теплый молочный запах. И все вокруг него было такое нежное и мягкое на ощупь, что хотелось нырнуть туда глубже, погрузиться целиком, всем телом. Оказавшись в этом большом и ласковом облаке, Еркен начал успокаиваться и вместе с тем — вспоминать.
Он вспомнил, как маленький Еркен — Кеша, так ласково звала его мать, — прятался в ее платяном шкафу и мог сидеть там часами, ждать, когда мать вернется с работы. В шкафу пахло мамой и вот этими ужасными белыми таблетками. Запах таблеток мешал Кеше, и он их тихонько выбрасывал, находил и выбрасывал, за что его постоянно ругали и пытались спрятать новые таблетки в более надежном — укромном — месте. Но Кеша в шкафу проводил много времени и знал все его потаенные углы. Лучше всего пахло мамино выходное платье — белое, длинное, с большими желтыми цветами. Оно пахло не просто мамой, арадостноймамой. Мамой, которая смеется, покупает мороженое, разрешает сидеть у нее на коленках, громко разговаривать… Еще ему нравилась мамина осенняя бордовая куртка из такой толстой, мягкой, шершавой на ощупь ткани. На нее приятно было облокачиваться, кутаться в нее. В ее толстых рукавах словно продолжали находиться мамины руки. А потом мамы не стало, и маленькому Кеше говорили, что маму съел рак, но он не верил, потому что видел раков в деревенском озере много раз. Они были неопасны, только смешно пятились и поднимали ил со дна. Но другого объяснения Кеша не знал и все чаще, глядя на потолок перед сном, представлял, как в открытую дверь маминой спальни забирается огромный, зеленый, шевелящий усами рак и все ближе подбирается к маминой кровати. А мама, видимо, спит, укрылась с головой одеялом, не слышит ничего. И тогда рак взмахивает клешнями, глаза у него застывшие, словно стеклянные, и начинает резать кровать вместе с мамой, как ножницами. Раз-два-три, щелк-щелк-щелк, только пух от подушек взметается. И Кеша кричит, и просыпается среди ночи, и плачет потом долго-долго.
