Бар наверняка не понравился бы Милли, подумал я и тут же выбросил жену из головы. Это оказалось легче легкого. Словно застегнуть молнию над лицом уложенного в мешок трупа.
Мы были знакомы уже три дня. К началу второго дня мы лежали в постели рядышком, наслаждаясь теплом и уютом. По дороге я купил пачку презервативов под названием «Надежный».
Весь последний год мы с Милли пытались зачать ребенка с непосредственностью и пылом двух начиненных электроникой кукол. Само собой разумеется, что Кайе я об этом не обмолвился ни словом, и она по-прежнему считала меня холостяком. Она рассказала, что до Хейно (того скульптора, что специализируется по акулам и, видимо, еще не заметил, что она ему не звонит) она спала с несколькими мужчинами — для наглядности она подняла одну руку с растопыренными пальцами, — и происходило это вот сколько раз — она подняла обе руки с растопыренными пальцами. Я не понял, какое число она имела в виду — десять или пятьдесят, — но уточнять не стал.
В последние дни советской империи она, пятнадцатилетняя девушка, поехала в молодежный лагерь, которым руководил вечно пьяный литовец; однажды она пошла со сверстником за водой, и возле затянутого мелкоячеистой сеткой забора он тихо и вежливо попросил ее сделать ему минет. От посторонних глаз их загораживала лесополоса. Он был внуком члена какого-то комитета при Верховном Совете Эстонии. Занятие это ей решительно не понравилось. В других случаях впечатления были лучше, но только с Хейно все решительно переменилось, и она каждый раз с нетерпением ждала встречи. Правда, потом Хейно впал в депрессию, и ему стало совсем не до любви.
— Я думала, дело в пилюлях, которыми меня пичкали на гимнастике, — сказала Кайя. — Наверно, я отставала в развитии. Гормонов не хватало. Не знаю…
Я изумленно покачал головой. Мы лежали в постели, я сверху. Часы показывали одиннадцать часов утра. Я все еще был в ней, хотя член мой обмяк и съежился до размеров грецкого ореха. Она уткнулась подбородком мне в волосы; ее волосы струились до поясницы, а спереди, словно повинуясь ее желанию, совсем закрыли груди. Когда она бегает, распущенные волосы колышутся из стороны в сторону, как кисть художника.
Она пробежалась по парку — просто так, от радости — наутро после той пощечины в кафе. День выдался не очень ясный, то и дело принимался лить дождь, и лишь изредка октябрьское солнце заливало окрестности ослепительным блеском. Я не сводил глаз с Кайи, и меня не покидало ощущение, что я глотками пью это редкое яркое солнце, и оно сияет в моей душе. Очень может быть, что его лучи били из моего рта и ушей, делая меня похожим на изображение Аполлона, которое я видел в каком-то греческом музее. Надеюсь, что из задницы свет не бил. Впрочем, чувство вины делало свое дело: время от времени перед глазами в воздухе вспыхивало старомодное словечко «прелюбодеяние». Помнится, пару столетий назад прелюбодеяние именовалось романтической связью.
