— Не спорю, это совсем неплохо, такое я согласен повторять без конца.
В тусклом, глухом закоулке моей души копошилась тревога: вдруг та свора готов все еще тут? Но, похоже, они куда-то делись. Деревья шелестели темной листвой. Высоко над нами вздымалась красиво, но в меру подсвеченная каменная башня. Счастье буквально распирало мою грудную клетку. Все это пригодится в музыке, подумал я. Для того и происходит. Мимо нас, напевая себе под нос, прошел одинокий бородатый пьянчуга. Мне сначала показалось, что он поет по-русски, потом почудилось, что на североанглийском диалекте.
— Слушай, мы даже не знаем, как нас с тобой зовут, — сказал я.
— Кайя. Джек.
— Я имею в виду наши фамилии.
— Оставим все как есть, — сказала она. — Фамилии только осложнят дело.
Мы оба рассмеялись. Так даже эротичней, с удивлением понял я.
— Отлично, оставим. Не зайти ли нам, гм, ко мне — пропустить по глоточку, а, Кайя?
Она не ответила, лишь прижалась еще теснее. Вскоре я стал мечтать о мгновенной телепортации в квартиру: близость ее тела и мое по-животному примитивное нетерпение стали, честно говоря, сильно затруднять ходьбу.
На самом деле прямиком в квартиру мы не отправились, а зашли на полчасика в подземный бар послушать, как иссохший парень с длинными обесцвеченными волосами поет песни «Лед Зеппелин», «Прокол Харум» и «Линирд Скинирд» под драм-машину и подклеенную скотчем электрогитару. Трудно поверить, но в баре никого кроме нас не было. Когда мы шли мимо, я еще заметил название: «Рок-пещера», и Кайя предложила:
— Здесь живая музыка. Давай зайдем.
Я взял ее за руку, и мы спустились по узкой лестнице, мимо наклеенных на стены постеров с портретами рок-звезд; мне показалось, что я погружаюсь в свое прошлое.
К этой задержке я отнесся спокойно; Кайе было заметно неловко, что она согласилась пойти прямиком ко мне. Меня тоже мучили подозрения: не подмешали ли нам в африканское рагу какой-то серьезный галлюциноген замедленного действия?
Массивные опоры, подпиравшие свод, скрадывали размеры зала и заодно его абсолютную пустоту, хотя на каждом столике уже горел ночничок. Певец помахал нам посреди песни, лицо его выразило такое облегчение, что мы поняли: надо остаться. Занятно. И забавно. Худой, болезненного вида официант подал нам по кружке пива. Я тихонько подпевал самым известным песням, а Кайя их не знала — она же росла на советском острове, двойной стеной отгороженном от мира.
Мы сидели, прижавшись друг к другу, и я подумал: а ведь поет-то он только для нас. Вот она, настоящая жизнь. И какая! Лучше не бывает.
