Он вышагивал по комнате, но не потому, что ему не сиделось на месте; казалось, это помогает ему думать. И снова этот колдовской фокус: Мирейн заполнил собой все пространство, он возвышался над этими двумя людьми, которые наблюдали за ним. Стоило ему остановиться и повернуться к ним лицом, росту в нем поубавилось.
— Предположим, я незаметно уйду, певица. Ты подумала о том, что будет с королем? Это легко может убить его.
— Его убьет твое присутствие здесь.
— Значит, выхода нет. — Мирейн наклонил голову набок. — Ты говоришь словно бы от имени моих врагов.
— Если это так, — невозмутимо произнесла Имин, — они двинулись на тебя с удивительной быстротой.
— Такое со мной уже случалось.
— Был ли ты когда-нибудь ребенком, мой господин?
Он качнулся и застыл, невинно округлив глаза.
— Но, госпожа, разве я и сейчас не младенец, у которого молоко на губах не обсохло?
Имин отбросила маску и рассмеялась. Пожалуй, это уже была не насмешка. В этом смехе звучало искреннее веселье, и, когда она отсмеялась, в глазах ее все еще плясали веселые искорки.
— Мне кажется, — произнесла певица, — ты достойный противник. Ты можешь даже противостоять всему Янону. — Теперь она была совершенно серьезна. Когда ты станешь королем, мой господин, и более чем королем, позволишь ли ты мне сочинять для тебя песни?
— А если бы я запретил, это помешало бы тебе?
Имин потупилась, затем бросила на него быстрый ясный взгляд.
— Нет, мой господин.
Он с некоторым усилием рассмеялся.
— Посуди сама, на какое царствование я могу претендовать, если даже певица не хочет повиноваться мне.
— Когда дело доходит до песен, я повинуюсь только богу.
— И собственной воле.
— Несомненно. — Она отошла от окна. — Бог призывает меня сейчас петь ему службу. Ты пойдешь?
Мирейн помедлил всего одно мгновение.
— Нет, — сказал он. — Не теперь.
Имин слегка склонила голову. — В таком случае пусть он дарует тебе удачу. Доброго тебе дня, мой господин.
Когда она ушла, Мирейн отослал Вадина. Оруженосец не слишком скоро обрел спокойствие духа. Он был счастлив вернуться к своему привычному, нормальному человеческому существованию, был рад истощить свое тело упражнениями так, чтобы оно превратилось в сплошную боль без единой мысли. Вадин довел себя до того, что, когда Аджан вызвал его из бань, он только и думал о допущенной промашке, которую совершил, вероятно, где-то на учебном поле. Что ж, это довольно серьезно, но ему и раньше приходилось подвергаться наказаниям старого солдата. Это была всего лишь боль — она проходила, и все о ней забывали.
