Несмотря на этот проблеск неожиданно возникшей между нами духовной связи говорить о своих незначительных успехах на поприще науки мне теперь расхотелось. Разве такое маленькое, в общем-то, ничем не примечательное достижение могло сравниться с осязаемым подвигом Карима – сказочной миниатюрой шапки Мономаха, рожденной в его умелых трудолюбивых руках?
Да дело, конечно, не в том, что он не понимает цели моей учебы в аспирантуре. «И что тебе это даст? – было его любимым вопросом. – Работу хорошую найдешь? Деньги зарабатывать будешь?» Дело в том, что деяние Карима само по себе было несоизмеримо выше. А я бы все равно не смогла объяснить ему, что такого важного делаю для человечества. Он вот создает красоту – волнующую и осязаемую. Ее можно потрогать, рассмотреть, можно ею гордиться и выставлять ее напоказ. А мои изыскания вряд ли по сути своей кому-нибудь интересны. Так, эгоистическое баловство – потешить собственную жажду познания и получить удовольствие от чувства сопричастности к творчеству, к извлечению его не до конца разгаданного смысла. От всех этих рассуждений на тему бесполезности моих занятий накатила жуткая тоска. Хотелось изменить все, научиться производить на свет что-то действительно ценное и, как бы это сказать, живущее своей независимой и нужной людям жизнью. Что именно – я никак не могла для себя понять.
Перед уходом я еще раз взглянула на шапку Мономаха и тяжело вздохнула – где же, интересно, прячется идея моего шедевра и уготован ли он мне судьбой вообще?
Карим снова поцеловал меня в щеку, теперь на прощание, и я, расстроенная, медленно вышла за дверь. На душе было как-то странно – и светло, и грустно одновременно. Перед глазами стояли шапка Мономаха и гордо улыбающийся Карим, который твердо знает, для чего он живет на этой земле. А вот я – в свои двадцать два – все еще плыву по течению и не могу ничего понять.
Пришлось совершенно банально утешаться мыслью о том, что Карим на десять лет меня старше. Глупо, конечно, но действенно, что ни говори.
Домой я попала быстро: поймала машину – Карим, как всегда, успел тайком сунуть мне в карман несколько сторублевых купюр, и я решила избавить себя от унылой и душной тряски в автобусе.
Через двадцать минут я уже бродила по квартире из угла в угол с Катенькой на руках. Она почему-то хныкала и капризничала. Может, чувствовала мое противное состояние? Мысли приходили в голову одна мрачней другой. Я вдруг отчетливо осознала, что, несмотря на собственную семью, ребенка, аспирантуру, диссертацию, у меня нет жизни: все чувства и эмоции, кроме разве что материнских инстинктов, заимствованы из литературы, все желания относительно собственной карьеры навеяны родителями, все планы построены кем-то, но не мной. Я ясно увидела продолжение собственной жизни – как на экране черно-белого телевизора. Диссертация, защита, преподавание в университете, бесконечные репетиторства, редкие выезды на конференции, возможно, пара-другая монографий и докторская на склоне лет. Потому что нужно же как-то достойно подойти к финалу.
