Так эта неожиданная запись всех кадровиков поражала, что, куда бы ни намечал Фёдор - всюду его принимали как самого что ни на есть проверенного и кристального. Струхнул лишь однажды, придя в пароходский отдел кадров уже с дипломом радиста: ох, вряд ли примут на суда заграничного плавания! Иди-ка ты, скажут, возить снабжение в Анадырь да в Певек. Какая тебе Америка, когда ты почти гитлеровец?
Однако ничего подобного и тут не сказали, и лет пять, пока не надоело, ходил Фёдор и на Австралию, и на Мексику, и на Филиппины. В Сан-Франциско пил даже водку с русскими эмигрантами. Помполит шипел, как змея, но обошлось.
Потом довелось Фёдору Ильичу побывать и таксистом в Москве, и милиционером в Барнауле. Водил он и автобус с горки на горку по Владивостоку - пока брат, сам уже директором на горной фабрике, не сманил его в Сопковое, поближе к себе. Звал перебираться и совсем на свою фабрику, должность обещал: вместе дела делать будем! - да Фёдор Ильич на ту Лопатку не позарился. Слава Богу, насмотрелся кино про море - не хватало ещё до райцентра паромом добираться.
Получилось, что как в воду глядел. С братом вскоре после того стряслась беда: посадили. По линии ОБХСС намотали полную десятку - и ладно так, а то на следствии майор грозился припомнить давнюю историю с секретаршей. Светила бы тогда Степахе статья потяжелее, на все пятнадцать лет, а то и на высшую меру. Однако пронесло. Лопатка после того захирела без хозяина, а как разгулялась по стране перестройка, так фабрику и вовсе закрыли. Не нужна стала.
Фёдор Ильич, хотя разного повидал, на ту сторону решётки никогда не заглядывал и даже пустякового привода в милицию не имел. Да и сам в барнаульские времена был в милиции старшиной, хоть и недолго, и с ментами всегда ладил. А про себя, самым тайком, думал иногда: вот слово! Жили два родные брата: один русский, другой немец. Русский думал быть русским для института и для директорского кресла - ан русской тюрьмы и не обминул. А немец вписался в немцы больше из озорства - какой он немец, Батырханов! - а вон как по-немецки аккуратно всё в жизни складывается. Но такие мысли Фёдор Ильич старался от себя гнать, а уж вслух высказать, даже по пьяному делу ни-ни.
Ещё несколько раз срывался Фёдор Ильич с места и, как очумелого, несло его колесить по всей империи. Это полнозвучное слово запало ему в память, не то вычитанное из школьного учебника истории, не то обронённое учёным пассажиром в такси. Присматривался Сегедин к стране, которую перелапал всю напрощуп от острова Беринга до Калининграда, и укреплялся в том понятии, что слово верно. В семнадцатом-то году империя не кончилась. Флаги перевесили да цвета перекрасили, но что в тех флагах?
