Шумела печь, что-то бормотал себе под нос Кван, хрипел щуплый штурмовик с пробитой грудью, бредил в безумии лихорадки Торос. Бледный, сутулый доктор почти не спал и в душе грыз себя поедом. Он постоянно боялся ошибиться, по несколько раз проверяя, сколько порошка насыпал в плошку, сколько воды подлил. Щурясь, осунувшийся целитель подносил свечу к смеси, бубнил проклятья в свой адрес – и только потом, замирая сердцем, подавал лекарство. В лазарете пару раз появлялся Гром, и тогда Кван втягивал голову в плечи и старался исчезнуть с глаз капитана, а тот так же тщательно делал вид, что не замечает лекаря. Но выбора у Дувала не было – Лис, хитрый гильдейский ублюдок, так и не объявился. Дошло даже до того, что разгневанный Дувал приказал обыскать весь корабль, но профессиональный лекарь словно в воздухе растворился. Так что наш доктор-самоучка продолжал тянуть свою непростую ношу и моей помощи обрадовался, охотно объясняя, что да как делать.
Меня он почему-то проверял не так дотошно, как себя…
Тороса била горячка. Он постоянно бредил, вспоминая какого-то Карла. Он просил у него прощения, иногда кричал и впадал в забытье. Я кормил Неприкасаемого, вливая ему чуть теплое варево доктора Квана. Иногда в лазарете появлялся Буран. Он садился рядом с другом и все время молчал. Однажды, когда Торос вновь заговорил о Карле, Буран произнес:
– Карлом звали нашего хозяина. Хороший был человек.
Я ничего не ответил, занятый Торосом. Бородач метался в лихорадке, и я смачивал ему лоб, глядя, как в миске с водой, ближе к краям, образуются кристаллики льда. В лазарете было теплее, чем у нас на кубрике, но все равно мороз добирался сюда. Тем более когда воздух начинал быть невыносимо вонючим (а это неизбежно, если речь идет о таких условиях), – Кван укутывал больных дополнительными шкурами и открывал дверь из лазарета в коридор, заменяя запах болезни на холодную свежесть.
На потолке и в углах поселились белые пятна изморози.
Буран тяжело вздохнул, глядя на мои старания.
– Неприкасаемые служат хозяину от покупки и до его смерти. Нас воспитывают в этом служении. Мы дорого стоим, ребенок. Очень дорого стоим. И когда покидаем стены ордена – для хозяина ничем не отличаемся от машин инструментариев. Кто-то действительно становится бездушным големом-охранником. А кто-то нет. Карл относился к нам не так, как должен относиться хозяин. Он увидел в нас людей. Он сделал из нас людей.
Я промолчал.
– Мы служили у него восемнадцать лет. Целую жизнь. Пришли в его дом молодыми, умелыми, глупыми солдатами, а стали… Ты видишь, кем мы стали. Благодаря Карлу. Он дал нам больше, чем родители, продавшие в свое время лишних детишек скупщикам ордена. Торос его особенно любил. Но… Неприкасаемый, потерявший хозяина… Это непозволительно. Правильный воин ордена должен умереть раньше. Или одновременно. Таков закон.
