которое от скудного света керосиновой лампы кажется ещё грубее, прислонилась устало к стене. Взгляд невидяще упёрся в карту, приклеенную к боковой стенке печи. Какой-то лиходей успел уголок оборвать, на цигарку, небось. Оборвал, паразит, а флажки, фронт на карте обозначающие, на пол, эво-на, рассыпались! Шевеля губами, ругаясь про себя, Елизавета поднимает их, а куда втыкать, не знает - по карте не понимает ничего. Положила перед дедом Захаром на стол. Захар детские валенки чинит.
- На. Повтыкай туда же... или вперёд... На карте-то места чуток осталось... Война кончается, что ль?
- Дура, - дед жуёт откушенную дратву. - Впереди вся Европа.
«Вся Европа впереди... Сколько ещё там поляжет мужиков-то наших?.. Ладно, сын хоть в родную землю зарыт». Тлеет цигарка, обжигая губы деду Захару. Горький дым от дерьмового табака щекочет нос. Морщится дед как от боли. В душе темень, горько - горше, чем от табака.
- Перловки осталось обеда на три, ячменя на раз, муки... разве что на голову посыпать. Обещал, правда, председатель завтра подвезти... муки-то. Но это ить всё.
Елизавета таращит усталые, в сонной поволоке, глаза. Не садится Елизавета специально, разговаривает стоя: домой идти надо, а сядешь - уснёшь.
- Продать... обменять что, аль? - А Захар молчит. Только катанки пищат под шилом-иглой.
- За-ахар! Думаешь, чё-ля? У старших девок ноги ж пухнуть стали.
- Отвяжись. Не слепой. - Он елозит окурком по совку на полу у ног. - Я-то вижу. Только Федька, козёл, ни хрена не видит... Уродилось же... Выродок, таких в роду у нас ещё не было...
Федька, Фёдор Егорович - племяш деда Захара. Он же -председатель. «Драли мало этого председателя, когда ещё под стол пешком ходил и с голой ж... бегал». Захар клянёт его последними словами - не за себя клянёт, за людей - забывает стервец Федька о людях: «Сам чёрный от недосыпу да недое-ду». Чёрный - копалка тебе в нос, на то и председатель. А детей забывать не моги! Это будущее... А чего ради деревенские мужики от Дона до Немана в землю зарыты...
Как на уборку картофеля иль коноводить - давай-давай. Выкатит свои зенки пустоплошные: хоть плюй в глаза - всё божья роса.
Елизавета ушла, а дед бока на лавече отлежал, глазами темень в избе тискает. Не спится. Ухает только старая изба, ещё его дедом строенная. Для этих пострелят - прапрадедом. Прапрадеды...
«Подожди, Фёдор, придут мужики с фронта - обязательно кто-нибудь придёт, не могут не прийти - намнут тебе бока, спросят, чем же ты, сукин сын, детей наших и баб кормил. Не спрячешься тогда за свои лозунги-словесы: время, мол, такое было... Мужики ерунду эту и слушать не будут, потому как время это горбом своим делали. Юшкой, вона, вся Россия умылась, а вытирать эту юшку кровавую не кому-нибудь, а этим вон, что сопят на полатях да на кроватях».
