Пантюшкин открыл калитку и ступил во двор. По двору от легкого ветра кружились белые перья. Одно из них было испачкано фиолетовыми чернилами. Перо взлетело и прилепилось к штанине форменных брюк.
Пантюшкина пронзила страшная догадка:
«Пушкин… Александр Сергеевич писал стихи гусиными перьями, и это письмо Клаве Желтоножкиной написано не иначе, как гусиным пером! Уж не Клариса ли написала его… В отместку за то, что Желтоножкина не взяла телевизор «Рекорд». Ведь Клариса знала, что пострадавшая грозилась пожаловаться в Москву! Все, хватит!»
Матвей Фомич взлетел на крыльцо, распахнул дверь, вбежал в комнату, не сняв пыльных ботинок. Клариса не испугалась его грозного вида, она склонилась над ведром и напевала грустную песню про молодого коногона.
— Сколько раз я просил тебя не вмешиваться в мои дела! — рявкнул Пантюшкин.
Клариса подняла на мужа недоуменный взгляд и пожала плечами. Пантюшкин поднял в воздух чернильное перо.
— Что это?
— Гусиное перо… — сказала Клариса.
— А что оно делало в нашем дворе?
— Валялось… Я там щипала гуся. Ты, конечно, не помнишь, — голос Кларисы становился все тоньше и переходил в жалобный плач. — Ты, конечно, забыл, что завтра исполняется пятнадцать лет со дня нашей свадьбы… Я думала, что это праздник, и решила зажарить гуся с яблоками…
— А почему перо в чернилах? — голос Пантюшкина упал.
— Потому что гусь меченый… — Клариса заплакала навзрыд.
Пантюшкину смертельно захотелось курить. Стихи улетели из головы, как хрупкие птицы ласточки. Он машинально хлопнул себя по карманам, не нашел сигарет и повернул к магазину за куревом. По дороге его кто-то окликнул. Обернувшись, он даже не сразу понял, что это продавщица Люська Авдеева. А когда понял, то мелькнула неприятная догадка — неужто магазин ограбили? Прическа у Люськи растрепалась и сережки качались от быстрого бега.
— Ну? — нетерпеливо спросил Пантюшкин.
— Это я Бабуличу расческу на день Красной Армии подарила… — виновато созналась Люська. — Он на мне жениться обещал. Я не заметила, что он лысый. Когда мы с ним зимой встречались, он ходил в шляпе «пирожок». Мы и поссорились из-за этой расчески. Он думал, что я на лысину намекаю…
Пантюшкин передумал идти за папиросами. К тому же три года уж как он избавился от этой вредной привычки. Так чего ж без повода давать себе слабину?
Большими шагами направился он к дому Бабулича, обдумывая первую фразу, которую он произнесет.
«Ну, что — умнее всех оказаться хотели? Думали, лысиной прикрыться? Не вышло!» или «Возьмите подарок вашей бывшей невесты…» — пять слов, и Бабулич сражен.
