Феня подошла ближе. Он весело оглядел ее, спросил:
— Что надо?
— Простите… Митю Жигарева, — сказала Феня.
Вышел из домика еще военный-дежурный начальник охраны лагеря, с костлявым желтым лицом, хмурый от мучившей его изжоги.
— Чего ей? — спросил он.
— На свидание пришла.
— На минутку я, — сказала Феня.
Мужчинам хотелось поговорить с новым человеком, с молоденькой женщиной, зашедшей с вольного света в это проклятое место.
— Кто он тебе?
— Муж. Жигарев Дмитрий, — повторила Феня.
Первый зашел в домик. Вскоре вышел оттуда.
— Есть такой.
После тяжелой дороги с ночевкой на вокзале и от этого пекла мутно на душе у Фени.
— Свидания, конечно, не будет, — сказал старший. — Не имею права без разрешения.
— А где его взять?
— В Смоленск поезжай.
«В Вязьме пересадка. Туда да назад — дня три выйдет», — прикинула Феня.
— Меня из колхоза на день отпустили. Самая молотьба.
— Тебе муж должен был объяснить все в письме.
— Сама захотела. Хоть глянуть, — сказала Феня со слезами: жалко было и себя и Митю, что завела его жизнь за эту колючую проволоку.
— Ну, глянешь, когда сюда, в поселок, пойдут. Часа через три. А об остальном не проси. Не могу.
Она хотела сесть на приступку домика, так устала.
— Тут не разрешается. Вон туда, — показал старший в ноле.
Феня села на край рва у дороги, в тень запыленной ракиты, которой выпала доля желтыми сережками по веснам отсчитывать осужденным пропащие годы в их сроке.
Во рву полынь, репейник в дреме малиновых цветов.
Лечь бы тут да выспаться.
С вышек не сводили глаз с Фени, не потому что опасались ее, а будила она женской красивой молодостью манящее желание уйти и где-то жить на вольном просторе.
Она чувствовала эти взгляды с вышек, из этого зноя, как из тоски, жадно стремилась к ласке мужская сила.
«Вот жизнь. И за что же такая жизнь? — подумала Феня. — Счастливая хожу. Домой могу поехать. На Угру. А как же им? — подумала она о тех, кому за проволокой годы жить. Неужели так надо было что-то натворить, а потом тут мучиться за какой-то кусок? Ведь знали, что так будет. Знают, а идут воровать, грабить, прогуливают чужие деньги. Радости-то никакой: ведь это вот ждет. А творят».
По другую сторону дороги, среди редких елок, такие же, как и в лагере, бараки, но с большими окнами, перед которыми зеленели гряды в картофельной ботве и в огуречных лопухах.
Возле барака женщина стирала белье.
Феня пошла туда попросить попить.
Женщина, раскрасневшаяся от стирки и от жары, в полной молодой силе, босая, вынесла воды в кружке.
