На открытых платформах горбились зачехленные танки, а в вагонах, опершись о перекладины в раскрытых дверях, стояли солдаты.
— Мама!.. Мама! — закричали из эшелона.
На опустевшие пути выбежала женщина — та, которая по письму ждала сына.
— Сынок!
Так и не увидела его, а только голос его услышала, Она стояла на путях, клонилась вслед. И вот далеко уже эшелон — слился в черное пятно.
* * *
Скорее домой, в тишину лесную, с этой встревожившей всех станции.
Никита размахивал плетью и хлестал коня, как врытый стоял в телеге.
— А ну, милый, давай рви, мать честная! — кричал он коню, который с раскосмаченной гривой скалился в ярости.
Успокоились, пошли шагом, когда за далью потонула станция, а впереди всколыхнулись раззноенные луга с парящими ястребами. Током воздуха ястребов заносило ввысь, и казалось, они обессилели, устали в этой жаре.
Сварой налетели слепни на коней. Жгуче прокалывали кожу. Кони пошли быстрее.
На ручье, от которого половина пути до дома, остановились в ольховой прохладе. Напились гремучей на камнях воды и тронулись дальше.
Хоть и порожняком ехали, а кони спешили, но только лишь к обеду добрались до хутора.
Из-за сосен показались избы, как в зеленом дожде, стояли они среди берез и лип, в которые врывалось солнце и, рассеянное листьями, сыпалось на крыши, на траву и на плетни, обнятые разомлевшими лопухами.
На дорогу выскочила собачонка, порычала, чтоб видели, как грозно чужих она встретит, а своих — веселым лаем, с которым и побежала впереди обоза. На телегах улыбнулись. Такое вот оно простенькое, родное-то, как проталинка, с которой раскрывается земля, чтоб зеленеть потом, и цвести, и пахнуть гречишными, липовыми и ржаными медами.
Никита и Кирьян распрягли и поставили коней в конюшне.
А теперь на отдых после дороги — спать куда-нибудь в прокладок.
— Завтра косить выходи, — сказал Никита.
— Себе хоть чуть подкосить.
— А колхоз тебе что — чужое? Вон скотины сколько.
— Ее, всякую скотину, морить жаль.
— За свою не спрашиваю, хоть она совсем околей.
А за колхозную голову снимут, и первому мне, как бригадиру. Понял?
— Травы хватает, а руками дерем. Косилку бы расстарались, — хотел так отговориться Кирьян и уйти.
Но Никита вспылил:
— Сдам я это бригадирство. Только возражения всякие и неприятности.
— Не нервничай. А то пропадем без тебя.
— Или не. по нраву? — со злом подхватил Никита слова Кирьяна.
— Я твой нрав не трогаю, и ты мой не тронь, — сказал Кирьян. — Мы ко всякой жизни приладимся.
