— Ползают гады с гадюками. Для них и правда твоя, — сказал Кирьян.
Никита повернулся к нему. Тень его застыла на лице Кирьяна. Он лежал на спине, раскинув широко ноги в наблещенных сапогах. На пряжке ремня синеет звезда.
Тень отпрянула.
— Не торопись, — сказал Никита.
— Нет уж, под гадючью колоду не поползу. За один денек среди этой красоты сто подколодных лет отдам.
Как шапкой, вот так и шлепну все эти сто лет за один денек где-нибудь возле Угры. Какую хочешь радость еще придумай, а нет и не будет ничего дороже денька родной сторонки.
Никита с любопытством слушал Кирьяна: речист малый.
— Какая ж она, радость, на своей сторонке без бабенки? — заметил с шуткой Никита.
— Без родной сторонки затужишь и с бабенкой.
— Тоже верно, — согласился Никита. — А не торопись.
Слова — серебряны, посулы — золотые, а на все божья воля, секретно говоря.
— Хоть чья воля, а свою и богу не отдам!
— А ежели намордник, как тому волку?
— Ты, дядя Никита, от собственного страха, случаем, зайца не обгони, а меня испытывать нечего.
А на другой телеге свой разговор, свои откровения, которые так задушевны ночью.
Сидят рядом Катюша и Феня.
Тянет с лугов прохладой, сливается с притаенным, как в мякине, теплом дороги.
В высоте светлелись какие-то далекие, неподвижные среди звезд облака, и прямо под ними фосфорически мерцал луг, и эти облака и мерцающий луг размывали мглу мутно-холодным светом, серебрились березы.
— Кто ж провожает тебя? — спросила Феня.
— А меня бесполезно провожать.
— Почему?
— Проводил — и прощай от плетня.
— Так никто и не нравится? Не поверю.
— Нравится. Только не знает он.
Феня засмеялась.
— Чудная ты, Катюшка. Разве это скроешь?
— Догадается, думаешь?
— Безусловно.
— А вот молчит. Значит, не пара ему.
— Кто же?
— Его тут нет. Далеко он. В Москве.
— Интересно, — сказала с лукавинкой Феня. — Артист, что ли, какой-нибудь? Лемешев, может?
— Нет, что ты, — с серьезностью отвела эту шутку Катя. — А тебе нравится Лемешев?
— Очень.
— И мне. Голос у него такой радостный.
Феня стряхнула с коленей лузгу от семечек и так, вроде бы между прочим, спросила:
— А Федя Невидов что, или разонравился?
Глаза Кати заблестели. Жарко стало щекам.
— Не разонравился, но и не набиваюсь, — сказала Катя про давнего дружка своего. — На военных курсах он в Москве. Будет политруком. Скоро в отпуск приедет.
— Пишет? — спросила Феня.
— Кире письмо прислал. А мне в последней строчке привет с Угрою.
— Вот намека-то и не понимаешь.
— А что?
— Как Угра, родная ты для него.
