Тут только Анна Сергеевна поняла смысл её просьбы. Ей стало стыдно своей жалости.
— Пойдите прочь, — прошептала она.
— Не-ет, — вскрикнула Кирина, невольно отступая на шаг и чувствуя, что всё пропало. — Вы всё равно умрёте скоро. Да-да.
Злоба исказила её лицо.
Минскую охватил ужас, и она вновь не вполне соединяла знакомую работницу аптеки и жестокого призрака, подступающего к её креслу.
— Бери, — крикнула она призраку, указывал рукой на чемодан, — здесь всё, что у меня есть.
Маргарита Львовна опустилась на колени возле чемодана.
Она, подчиняясь охватившему её отчаянию, уже не думала, что делает, и в душе не было чувства, способного остановить её.
Чемодан раскрылся. В нем сверху лежали пакеты, кульки. Маргарита Львовна разворачивала их и бросала на пол. Гречневая крупа, засушенные фрукты рассыпались по крашеным доскам.
Наконец, скомкав белье, она достала из чемодана завёрнутый в белую простыню свёрток, в нем что-то зазвенело.
Улыбаясь злой, неестественной улыбкой, Маргарита Львовна развернула его. Серебряные ложки и вилки тускло заблестели. Кирина взяла одну ложку и приблизила к глазам.
— Немецкое, — сказала она деловито слегка изменившимся голосом.
Анна Сергеевна с удивлением смотрела на неё.
— Бери, — повторила она.
Торопливо завернув серебряные ложки и вилки в ту же белую простыню, Кирина прижала их к груди. Она оглянулась на Анну Сергеевну.
— Я ухожу, — зачем-то сказала она и в то же мгновение, когда услышала свой хриплый, будто чужой голос, увидела себя со стороны — жалкую, сломленную страшным своим поступком — и инстинктивно поняла, что видения этой ночи будут преследовать её всю жизнь. Но свёрток она не в силах была оставить в комнате.
— Я презираю вас, — крикнула она Анне Сергеевне с мещанским величием, — потому что вы из «бывших».
Дверь за ней неслышно затворилась.
Этот дом построил её отец в маленьком среднеазиатском городке ещё до войны. Он привёз из России старую мебель, картины, реликвии своей семьи. В голодный сорок второй они ели похлёбку из собачьего питомника, которую продавал сосед. Вскоре отец умер, а девочки выжили. Старшие уехали одна за другой: Анна — на целину, Алина — в Сибирь, учительствовать. Роза донашивала платья старших сестёр — длинные, шитые домашней портнихой по вкусу отца; в комнатах сладковато пахло пылью от тяжёлых портьер и ковров, прела ткань и истончались цвета.
Она была молчалива, сдержанна, мечты и обрывки воспоминаний, чтение и музыка по вечерам — всё, что составляло наслаждение её страстной натуры.
