— Ого, смотри-ка, «порше»! — Торольв хлопнул приятеля по плечу. Вздрогнув от неожиданности, тот обернулся: рядом с фонарем, небрежно припаркованный около тротуара, стоял автомобиль, чем-то похожий на хищную морскую рыбу.
— Вот бы нам такой, — завистливо протянул Толстяк.
Торольв нагнулся, подобрал с асфальта обломок кирпича:
— Спорим, попаду в лобовое?
— Да ты с ума...
Не слушая Толстяка, Торольв метнул кирпич... Стекло «порше» треснуло с каким-то сухим жалобным звуком, словно порвался кусок полиэтилена. Завыла сигнализация.
— Вот теперь — бежим! — довольно крикнул Торольв.
А Вольфу ночью явился Хозяин. И объяснил — как передать ему Камень.
Следующий день выдался теплым, почти весенним. Прошел дождь, а после него неожиданно для всех выглянуло солнце. Желтое, радостное, оно отразилось в витринах, сверкнуло золотом в шпиле городской кирхи, юркими светлыми зайчиками пробежалось по автомобильным бокам. Зачирикали на проводах воробьи, и синь небес весело отразилась в лужах. Словно бы и впрямь — весна. Хотя до весны еще было ого-го как далеко! И тем не менее...
— Славный денек! — улыбались друг другу прохожие. — Действительно, славный.
— Эй, парень, куртку потеряешь!
Крутящий педали велосипеда Нильс тормознул, оглянулся. Нет, всё в порядке — куртка, как лежала, свернутая, на багажнике, так и лежит, значит — пошутил кто-то. Нильс подтянул рукава свитера — уж слишком толстый сегодня надел, жарко, вон и куртку пришлось снять, кто же знал, что такой день будет?
Однако вот и школа. Он остановился у ограды — поджидал Ханса. Тот жил по-прежнему у себя дома, что-то ни полиция им не интересовалась, ни социальные службы, — забыли, что ли? В школе-то всем сказал, что живет с прабабкой, приехала, мол, наконец, хотя кое-кто из живущих в Снольди-Хольме ребят знал, конечно, что нет у Ханса в доме никакой бабки, а если кто и приезжает, так только Нильс да две женщины из какого-то благотворительного фонда. Поначалу Ханс побаивался их, думал — забирать приехали, потом, правда, разобрался, что к чему. С тех пор они его навещали — готовили еду, стирали, даже убирались по дому, вернее, заставляли убираться самого Ханса. А он и не противился особо, наоборот, только рад был и лишь со страхом ждал визита муниципальных служащих из отдела опеки. Но те что-то не приходили. И слава богу, как считал Ханс.
— О, кого я вижу? — Нильс обернулся.
Со школьного крыльца ему махал рукой Толстяк. Как его зовут, Нильс не знал, да и вряд ли кто помнил, привыкли все — Толстяк да Толстяк. Неприятный парень — губастый, с приплюснутым носом и маленькими поросячьими глазками, да и по характеру подлый. Не очень-то кто с ним водился.
