Из варяг в хазары - Андрей Анатольевич Посняков

Простер на нас крыла владыка бездны —

Да, он велик!

Мы знаем, что стенанья бесполезны,

До смерти — миг.

Гертруд фон Ле Форт. «Лишенные отчизны»

Еще стояла весна, совсем ранняя, смурная, с морозной ночной прохладцей и изливающимися мелким холодным дождем хмурыми дневными облаками, неповоротливыми, как застоявшиеся в стойле коровы. Лишь иногда сквозь серую пелену облаков проглядывало солнце. Отражалось на миг в освобождавшейся ото льда реке и, пробежав по черным ноздреватым сугробам, исчезало в сумрачной лесной чаще, обжигая напоследок черные вершины елей золотым весенним пожаром. Нечасты были погожие дни, нечасты, — вторую весну подряд этак вот дождило, словно чем-то не угодили люди светлой матери Мокоши и Даждьбогу — сверкающему солнечному божеству, что прятало свой лик за серой пеленой облаков, как красавица-скромница прячет глаза за прядями спущенных на самый лоб волос. И не сказать, чтоб мало жертвовали богам, — губы всех идолов в славном городе Киеве не успевали высохнуть от крови. Тем не менее Даждьбог гневался и явно не торопил весну. Может быть, завидовал Перуну — грозному богу грома? Тому-то приносили не только петухов да коней, но, бывало, и человека. Да, невесело начинался год, не солнечно как-то, угрюмо. Не баловал солнышком март-протальник, хмурились крестьяне-оратаи, пробуя пястью землю, известно ведь: с марта пролетье, весна начинается, а ежели раненько протальник веснянку затягивает, то и всё лето тепла не видать. Вернее, будет тепло, как не быть, никуда не денется, да ненадежное это тепло — сегодня солнце, а завтра, гляди, дожди зарядят, как бы и урожай не сгубили, бывали в иные лета случаи…

В густом лесу по правому берегу реки было тихо и сумрачно. Привычно хмурилось низкое небо, и слежавшийся за зиму снег холодил ноги. Трое, судя по внешнему виду, знатных воинов — ярко-алые плащи, шитые серебром, кольчуги, мечи у пояса, — привязав коней у дороги, углубились в лес. Следом за воинами шли еще четверо в онучах да пестрядных кафтанишках, кой-где и заштопанных, — слуги-челядины. Идущий впереди молодой воин — рыжеватый, длинноносый, бледный — то и дело оборачивался, останавливаясь, и подгонял отстающих слуг бранным нехорошим словом. Челядины со страхом кланялись да поспешали, насколько могли. Ух и страшен же был взгляд длинноносого! Черный, пронзительный, словно бы не людской, а из какого-то другого мира, мира колдунов и злобных оборотней. Ох, упаси Рожаницы от такого взгляда! Двое других воинов были немногим лучше: длинный светловолосый варяг с вислыми усами и жиденькой бороденкой да хитроватый жукоглазый парень — тощий, чернявый, с круглым, как бубен, лицом. Оба — тоже в кольчугах, с мечами, правда, плащи не такие богатые, как у первого: у варяга — из простой шерсти плащик, коричневой корой дуба крашенный, а у чернявого — так вообще черникой, вон и выцвел уже кое-где.