— Когда они сегодня кончаются у Елизаветы Павловны?
— Одну секундочку, Дмитрий Васильевич, взгляну в расписание… Ага у нее четыре урока. Значит, в двенадцать двадцать. Но обычно после уроков преподаватели обедают в школе. Приезжайте к двенадцати сорока пяти.
— Договорились. Я буду ждать ее в вестибюле.
16 мая 1978 года, вторник, 12 часов 45 минут
— Директор сказал, что вы приглашаете меня на прогулку…
В голосе — насмешка, а взгляд между тем серьезный, цепкий.
Эффектная женщина Ромашина Елизавета Павловна. Высокая, стройная. В глазах и движения — властность.
— Надеюсь, вы не против? — простодушно спрашиваю я.
— Ну отчего же против? — Легкое пожатие плечами. — Уроки у меня кончились. Полагаю, часа нам с вами хватит?
— Вполне!
Мы вышли из школы и Елизавета Павловна сама предложила маршрут:
— Поедемте к морю!
Спустились к набережной. Над головой шумно кружили чайки. Ромашина на мгновение подняла голову, на лице промелькнула гримаса брезгливости.
— Не люблю этих птиц! — бросила она.
— Чаек? — удивился я, как-то прежде никогда не задумываясь над своим отношением к ним. Чайки для меня были все равно, что рыбачьи шаланды или гудки теплоходов. — Почему же вы не любите чаек?
— Не знаю, — легко ответила она. — А разве вы все можете объяснить?
Мне показалось, что Ромашина хочет прощупать меня и сознательно пытается заострить разговор. Что ж, я готов помочь ей в этом. Мне тоже интересно увидеть ее разной. Скажем, разговор в прокуратуре, в моем кабинете или в школе — у директора Румянцева — заранее был обречен на определенную “служебную стилистику”. Здесь же совеем иное дело. Медленно прогуливаясь по набережной, слушая, как вода бьется о гранит, мы оба можем позволить себе разговор почти непринужденный. И мы как бы проверяли себя, а способны ли на подобный тон разговора.
— Впрочем, — неожиданно улыбнулась Ромашина, — я могу сказать, почему не люблю чаек. Их считают чуть ли не символом свободы. А они истерично и жадно кричат и до крови, до смерти забивают друг друга. В этих птицах есть какое-то поразительное противоречие между формой и содержанием. Мне же не по душе раздвоение. Наверное, в чем-то я идеалистка.
Насколько она идеалистка, я не смог бы сказать, но то, что эта броская женщина весьма категорична о своих суждениях, в этом я почему-то уже не сомневался.
Мы незаметно дошли до порта, точнее сказать, до прежних его границ. Показался бывших третий причал.
— Скажите, где его нашли? — внезапно спросила Ромашина.
