В слушателях остались из менее удалых — бедные, скучающие по труду и законному пристанищу. Да и не только — все, кому служба в разумном сочетании, опять же, с повольем, была нужна, как твёрдый якорь гулливой ладье. И уже потому вовсе не казалась презренным делом.
Кто-то остался сугубо из любви к россказням, из любопытства, для размешки скуки и тоски. Чему способствовал мёд. Пойло потягивали втихомолку, кто по чуть-чуть, кто ковшами. Тот же Кузя остался, чтобы побыть с другом. При этом во всю сонную ряху с лиловой однозначностью пылал выбор московского вора, сродный сочному «тьфу» Барабоши на все эти царские прикормки да цепные причмоки…
Больше удивило, что атаман Кольцов не только не покинул костра, а чутко вслушивался. Это насторожило и, попутно, в чём-то окрылило. С первого взгляда Степан определил, что Семён — личность незаурядная. Из тех, видать, кто не довольствуются радостями мимолетной удачи, не прельщаются примитивным разбоем. В роду человеческом всегда есть люди призванные. Их тянет высокое. Сверхрассудочный зов посвящения и служения чему-то более глубокому и полезному, чем набивание мошны и страсть. Из них самые бескорыстные и беззаветные — защитники, дружинники, воины. Таким был сам Бердыш. Что-то родственное угадывалось и в Кольцове. Хотя как знать? Не для словесной ли засады затаился Кольцов?
После недолгой заминки слово взял Семейка. И отчасти оправдал бердышёвы догадки. Особенно, когда повёл расспрос об отношении правительства к станичникам, коль раскаются и перейдут на службу.
— Есть тут грамотеи? — поспрошал Степан.
— Как нету? — донеслось издали. К костру пробился одноглазый казак.
— Да, Якуня в чтиве чисто дьяк. — Зашептала поляна.
— Так возьми и читай зыкасто, чтоб всем слыхать было. — Предложил Бердыш, вынимая из проймы бумагу с печатью.
Якуня пожевал губами, для видности выкашлялся и с подвывами заправского дьячка считал царский призыв к виновным казакам, а также их кошевым. В бумаге государевой милостью обещалось перешедшим на службу станичникам «отдать ваши вины», а впоследствии выплачивать полагаемое за службу жалованье.
По прочтении долго не стихали пересуды. Когда помалу успокоились, атаман встал, внимательно с близи осмотрел недрогнувшее лицо Степана, спросил негромко:
— Сознайся: за тем — сюда, чтоб соблазнить нас службой царскою? Так?
— Кривить не буду. За этим, — не стал юлить Степан, — не за чем лихим.
— И что, смерть был готов принять ради?
