Ревет, заходится маленький Борька, кусает губы в кровь Алексей Иванович, чтоб не разрыдаться, из последних сил держится гордая Анна Тимофеевна и все советует своим детям:
— За ногами следите. Боже упаси в пути ноги сбить… Холодного не пейте, чтобы грудь не застудить…
Юра крепится, хотя слезы застилают ему глаза. Он набивает карманы брата подсолнухами, жареными тыквенными семечками.
И где-то неуместно, будто в насмешку, немецкий патефон наяривает сентиментальную песенку:
Ах, майн либер Аугустин,
Аугустин, Аугустин…
Но вот прозвучала отрывистая, похожая на хриплый собачий лай команда — колыхнулась и тронулась в долгий путь колонна. Заголосили женщины. Не выдержал Юра, заплакал, уткнувшись в материнский подол…
Неумолчно звучит над Клушином било. Его тугие, с отзвоном удары тяжело падают в тишину зимнего подвечера.
Пожилые солдаты немецкой комендатуры вместе с подручными полицая Дронова обходят избы, колотят прикладами автоматов, палками и просто кулаками в окна, двери, сгоняя народ на площадь.
— С детями! — хрипит подручный полицая.
Женщины, испуганные, смятенные, торопливо одевают детей, заматывают головы платками и, не попадая в рукава, выбегают на улицу На бегу клушане перекидываются короткими фразами:
— И председателя взяли?..
— Всю головку…
— Кто ж их выдал?..
— Дронов выследил…
— Все ходы и выходы знает… Иуда!..
— Как его земля носит?..
— Поносит, поносит, да и сбросит!..
— Ох, скорей бы!..
Посреди площади высилась наспех сколоченная виселица. Под темной перекладиной стояли на табуретках с петлей на шее осужденные — партизаны разгромленного карателями отряда. На лицах черной коркой запеклась кровь, и одежда, и руки, и босые ноги измараны кровью. Автоматчики держат на прицеле деревенскую толпу, согнанную к лобному месту с окрестных деревень.
Комендант зачитывает приказ, толмач переводит:
— …Впредь за убитого немецкого солдата мы будем казнить каждого десятого жителя деревень: Клуши но, Шахматово, Мясоедово…
Полицай Дронов расхаживает за спинами осужденных. Вот он поравнялся с председателем клушинского колхоза.
— Допрыгался, Сурганов?..
Председатель молчит, половина его лица затекла иссиня-черным. Дронов носком сапога покачал под ним табуретку.
— Заплатишь ты мне нынче свой должок…
— Папаня!.. — прозвенел над площадью отчаянный девчачий голос.
И осужденный, стоявший рядом с Сургановым, дернулся, чуть не упал с табурета. Худощавый, с мальчишеским веснушчатым лицом, он привстал на цыпочки, силясь высмотреть в толпе узнавшую его дочку.
