Все те же потертые деревянные скамейки и суровые столы казенного учреждения, сзади возвышения судьи золотистый герб с головой волка. Все тот же темный рок неумолимого закона, не знающего снисхождения.
Напротив меня развалился на стуле знакомый толстый «свидетель» в мундире с медальками – атаман, с могучей шеей и руками, края его зада свисали со стула.
Возвышаясь за столом на постаменте, молодая судья в черной мантии, отринув признаки женщины, с неподвижным лицом Немезиды открыла заседание суда.
Были соблюдены все формальности. Обвинитель, в застегнутом до шеи синем мундире и тяжело вооруженный солидными папками, зачитал свидетельства вины подсудимого.
Обвинения касались образа мыслей подсудимого.
В опубликованных им и широко распространенных пророчествах о судьбе Острова прослеживается желание разрушить общество.
Связь с «подзаборными», замышляющими бунт, говорит о виновности подсудимого (откуда они узнали подробности моих речей, в которых я призывал к спасению земли?)
Приписали даже в качестве опасного преступления нарушение запрета выезжать за 20-верстовую зону города.
Нелепость обвинений (их можно применить к любому гражданину) привела меня в горячечное состояние. Странно, только что падал на дно, желая замереть. Тело еще сопротивлялось! Я что-то говорил, стараясь быть спокойным, что-то отрывистое, еще более опасное, убеждающее суд в справедливости обвинений.
Где столь необходимая ясность мысли? Как стать выше чудовищного клубка обвинений?
– Скажите, кто заранее заказал меня? Шаньюй?
Судья резко окрикнула:
– Только по делу! Не усугубляйте.
– Я по делу. Если он, то подождите, дайте с ним поговорить.
Все заржали.
Наконец, судья встала, и все шумно поднялись.
– Именем великой гуннской республики, приговорить… к пожизненному затвору.
Свидетель-атаман был взбешен мягкостью приговора. Судья строго сказала:
– Власть проводит политику терпения. Потому приговор такой мягкий.
Белая акула коснулась меня носом, раскрывая огромную пасть.
Из туннеля зарешеченного окошка в толстой стене я увидел густой черный дым вулкана, обрезанный рамами, и оттого кажущийся огромным, на все небо. Моя камера содрогнулась от взрыва. Закачался мир, со всеми его жестокими установлениями и тюрьмами.
Железная дверь с окошечком разверзлась.
Я вышел на волю, заросший, бородатый, как истинный гунн. Какая яркая толпа, какое безумно синее небо!
На улице – толпы, словно прорвало плотину. Народ, кого я считал безучастным ко всему, не узнать. Люди проснулись, привычный ритуал общественной жизни с обязательностью скучных дел, рассудочной важностью спешащих высказаться речей на собраниях, то, что угнетало шелухой привычных идей, – все исчезло.
